В оковах его власти (СИ)

На этом моменте хотелось заехать врачишке по роже. Даже услышав слово «аборт», у меня возникали мысли об убийстве человека, предложившего подобного. Я нелюбимую с него забрал, а тут весь смысл жизни… и слушать подобное. Это, очевидно, было сравнимо с вспарыванием кожи. Живьем самым острым предметом.

Внутри запекалась лавой злость. Все от начала и до конца в этой гребанной ситуации смотрелось скверно. И самое ужасное, что я, стараясь уберечь, только продолжал причинять боль.

«Морально истощена» разъедало грудину. Усевшись на единственный табурет, имеющийся в палате, я даже не моргал, чтобы не упустить ни одного вздоха человека, за которого я мог бы и убить, и умереть, и пожертвовать всем. Мне в голову не приходило, что я еще был способен на подобные вещи. На чувства, эмоции и переживания, что пережил когда-то очень давно и вырвал из себя, оставляя выжженную землю вместо живой мышцы, гоняющей кровь.

Не представлял как в таком случае просить прощения. Теперь ни о каком выборе не шло, это моя женщина и мой ребенок. Они будут со мной что бы ни случилось. Вот только теперь остро стоял вопрос безопасности самых родных, острее обычного. Я не переживу, если с ней что-то случится. Да хоть волос упадет с головы.

Я сидел и смотрел на нее несколько часов, а может и всю ночь. Счет времени давно потерял. Телефон отключен, я видеть и слышать сейчас никого не хотел. Медперсонал только заглядывал проверить пациентку и бросал на меня противоречивые подозрительные взгляды. Я же сидел и держал в руках ладонь своей девочки. По весу она была похожа на перышко, щекочущее кожу. Внутри медленно сливался свинец в единую колбу.

Самый тяжелый груз мы вешаем себе на грудь сами и гордо вышагиваем с ним по жизни, не решая/сь что-либо изменить. Либо не видим причины, для чего это нужно. Моя причина случилась с появлением в моей жизни Маши. Единственное светлое после моего сына. Единственное, что подтолкнуло меня выгрести из вязкого болота, что практически покрывало голову. Как я дышал? Наверное, не делал этого.

Когда она открыла глаза, я ощутил липкий страх. Неизбежного разговора как минимум. Хоть по жизни ничего не боялся. Маша встрепенулась, попыталась встать, но я положил ей на грудь руку и прошептал тихо:

—Тебе отдыхать надо, — коснулся и понял, что снова пропал. Она тяжело выдохнула, рассматривая меня, а потом переводя взгляд на руки.

—Господи, что случилось?

Все равно резко встав, Маша обхватила мою голову и стала рассматривать пару царапин, что мне с легкой руки оставил пока что единственный сын. Прикрыв глаза, я позволил себе отдаться эмоциям от ее прикосновений. Просто почувствовать нежные пальцы, поглаживающие меня. А открыв их, потерялся в нежности и океане заботы. Маша нахмурилась и потрясенно смотрела на меня, упивающегося её близостью.

—Не надо об этом думать, это пустое. Тебе волноваться нельзя.

Она медленно отстранилась и потупила взор.

—Ты уже знаешь.

Не вопрос, а утверждение. Как я могу хоть что-то не знать? Не знал, чья она дочь, например. Мое подсознание любило вырывать из меня нервы.

—Конечно. Я благодарен тебе, что ты решила сохранить беременность.

Зарождающая ярость начала полыхать в глазах девушки. Она села ровнее и опустила ноги на пол. На что я сразу подставил свои, чтобы она не касалась пола.

—У меня не возникало и мысли о том, чтобы от нее избавиться, — враждебный тон от нее я слышал впервые. Заслужил как никогда.

—За это я тебя и благодарю.

Сжав руки в кулаки, она медленно подняла на меня растерянный, но решительный взгляд.

—Я не буду запрещать тебе общаться с ребенком. Ты имеешь равные права со мной. Так что не волнуйся, — Маша уверенно рубанула меня словами, причиняя нечеловеческие страдания.

Что? Вот и ответ на все мои страхи.

Я плавно соскользнул со стула и приземлился на колени, обхватывая бедра Маши и притягивая ее ближе к себе. Нос уперся в низ живота, и я жадно втянул воздух. Ощущения были такие, словно я вдыхал огонь. Или агонию от ее решения. Нет, нет. Нет.

—Прости меня. Я не заслуживаю прощения, но я прошу его. Прости меня, пожалуйста.

Мои руки цеплялись за больничную сорочку. Дрожь в теле Маши заставила вскинуть голову. Она тихо плакала, но очень старалась успокоиться или скрыть это.

—Шшш, все не плачь.

Я вскочил, обхватывая теперь бледное лицо, и начал как безумный зацеловывать каждую слезу. Битое стекло на губах от ее боли. Кислотный дождь по коже, не оставляющий ни единого шанса на спасение.

—Я не могу не плакать, я пытаюсь. Господи, Саш. За что тебя прощать? Я все понимаю, и этот ребенок ничего не поменяет. Я люблю его, ты, уверена, тоже. Ты ведь любишь детей, я уж точно знаю. За что мне злиться? И прощать тебя мне не за что. Нельзя заставить полюбить, Саш. Ни в чем тебя не обвиняю, моя мама и правда была замечательная. И теперь, зная все детали, кто я такая, чтобы держать обиду? В том, что я люблю тебя, кроется только моя проблема и ничья больше.