В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Зазвонил телефон. Кэти сняла трубку. Это был наш друг, живущий на той же улице. «Да, я знаю, — сказала Кэти, — они пришли и к нам». Я оделась в присутствии развязной молодой женщины, без приглашения вошедшей в мою спальню. Мне позволили выпить чашку кофе. Уходя, я попыталась приободрить родных: «Не тревожьтесь. Это надолго». Так оно и оказалось. Все окончилось лишь в июле 1957 года, когда я вышла из тюрьмы и очутилась на свободе.

Сопровождаемая участниками облавы, я спустилась вниз. У подъезда стояла машина. В этот ранний час улица была почти безлюдна. Прибыв в штаб-квартиру ФБР, находившуюся тогда в здании федерального суда на Фоли-сквер, я застала там нескольких своих товарищей, тоже арестованных. Нам дали кофе, и мы уселись и стали ждать, пока доставят остальных членов нашей группы, о которых в прессе писали как о «коммунистах запаса». Наконец нас оказалось шестнадцать человек. Всех переписали, у всех сняли отпечатки пальцев. Один из агентов, арестовавших меня, разрешил мне поговорить по телефону с сестрой. Когда я повесила трубку, он позвонил своей жене. Было забавно, что он повторил мои слова. Мы оба сказали: «Не волнуйся. Все в полном порядке». На рассвете он ушел из дому, чтобы арестовать коммунистку, и, кажется, это встревожило его семью не меньше, чем мою.

Затем нас провели в комнату судебных заседаний, чтобы сообщить условия освобождения под залог. Формальности были короткими. Вскоре в комнату ввели нашего глубокоуважаемого товарища, инвалида Израэля Амтера, которому тогда было уже за семьдесят. Едва волоча ноги, опираясь на руку жены, он двигался по среднему проходу. Раздались негромкие возгласы: «Какой позор!» Больного Амтера арестовали в одной из нью-йоркских частных клиник, буквально стащили с койки, не считаясь с протестами врачей. Его освободили под залог в 500 долларов. Для всех остальных назначили непомерно высокие суммы залога.

Нас погрузили в полицейские автофургоны. Мужчин, в том числе Джекоба Майнделя и Александра Трахтенберга, которым было за семьдесят, попарно связали друг с другом наручниками и увезли в федеральную тюрьму на Уэст-стрит.

Нас, четырех женщин, отправили в женский дом заключения на Гринвич-авеню. Среди нас была ныне покойная Мариан Бакрак. Она болела раком, и только потому, что ей надо было делать операцию, ее вывели из нашей группы. Впоследствии ее все-таки судили с третьей группой, но в конце концов оправдали. Была с нами и молодая негритянка Клодия Джонс. После года тюрьмы ее выслали в Англию. Остальные двое были Бетти Ганнет и я. Мать Мариан Бакрак немедленно внесла за нее залог. Мариан мы называли «красоткой»; в своем розовом летнем костюме и шляпке, украшенной пурпуровыми цветами, она и вправду была удивительно хороша. Вместо сумки она носила небольшую плетеную коробку с маленьким букетом искусственных цветов на крышке. Заключенные глядели на нее и восклицали: «Какая прелесть!»

Конгресс борьбы за гражданские права, располагавший особым залоговым фондом, внес деньги за всех нас, кроме Бакрак и еще одного арестованного, которого выручила семья. Но у распорядителей фонда начались трения с властями, которые потребовали назвать имена всех лиц, ссудивших деньги для этой цели. Правление фонда отказалось назвать имена жертвователей, чтобы оградить честных людей от придирок и шантажа, характерных для гнусных маккартистских порядков той поры. В итоге все четыре распорядителя фонда — Абнер Грин, Дэшил Хэммег, Олфеус Хантон и Фредерик Филд — были взяты под стражу за «неуважение к суду». Затем последовала новая репрессия: все облигации фонда были аннулированы и нас, четырнадцать коммунистов, отправили обратно в тюрьму. Двое выпущенных на свободу учредили новый комитет по сбору денег на уплату залогов для остальных.

Вся эта процедура оказалась очень долгой и утомительной. Граждан, предлагавших залог, допрашивали как свидетелей и заставляли под присягой заявлять, что деньги принадлежат им; в отдельных случаях от них даже требовали справок из банков. Правительственные адвокаты и судьи старались любой ценой воспрепятствовать поступлению денег из залогового фонда. Но нашлось много хороших людей, которых все эти преследования глубоко возмутили. Желая во чтобы то ни стало освободить нас, они жертвовали свои сбережения, брали деньги со своих банковских счетов, занимали крупные суммы под залог личной собственности. Назначенный для меня удивительно большой залог — 125 тысяч долларов — полностью внесла Грэйс Хэтчинс, пожилая женщина большого мужества и твердого характера. Когда государственный обвинитель спросил у нее, откуда она взяла эти деньги, Грэйс ответила: «Я получила их по наследству».

Желая поставить ее в неловкое положение, тот провокационно заметил: «Из протокола явствует, что вы были в Китае. Что вы там делали?» «Я была миссионеркой», — спокойно ответила Грэйс. Смутившись, он поспешно принял от нее залог.