В омут с головой

Утром в твоей походке впервые за долгое время – фанк. Джеймс Браун гордился бы тобой. Ты уверен, что все вы сдерживаете в груди готовый вот-вот вырваться крик. Ты уверен, что этот крик будет не сдавленным и насильственным, но звучным и полным жизни.

Кстати о крике Джеймса Брауна, хочется вспомнить и поговорить о вечере пятницы задолго до того, как сустав треснул и сломался. Белый ром. Просьба к Сири включить рэпера Playboi Carti. Говорят, у него плохо с дикцией, но ты слышишь совсем другое. Он тоже ловит свой ритм, врываясь между драм-машиной и яркой мелодией, сближая их броскими фразами. Прямо как в тот первый вечер незнакомец и незнакомка сблизились благодаря музыке. Но снова о Carti: меньше головы, больше сердца, меньше логики, больше честности, больше стремления. Говорят, у него плохо с дикцией, но ты слышишь совсем другое. И тебе хочется танцевать.

Ты пришел сюда, чтобы шептать в темноте, как раньше, когда ты выключал свет и закутывался с ней в одеяло, угадывая знакомые очертания тела.

Ты хочешь рассказать ей о родителях. Как отец, согнувшись над саунд-системой, просматривает треки, пока не находит до боли знакомую песню. Сладкий напев, колыбельная на день. Нет слов, чтобы выразить это чувство, но, может, это удастся мелодии? Или ритму ударных. Сердечному ритму. Твоим родителям, танцующим в своей гостиной, сладкому напеву. Твоя мама спрашивает, можно ли где-нибудь в городе послушать медленную музыку. Ты обещаешь узнать, а они все танцуют.

Ты хочешь спросить, помнит ли она, какую песню вы тогда слушали в поезде. Весь вечер вы танцевали в подвале джаз-клуба, полном танцоров и музыкантов, полном импровизаций. В поезде несколько музыкантов сели рядом с вами. Вы стали делиться впечатлениями. Кто-то даже отозвался о вечере, как о духовном переживании. Частоты совпали. Ваша общая энергия лилась через край. Кто-то начал петь. Барабанщик достал шейкер и задавал ритм всем танцующим в этом пустом вагоне, вместе, импровизируя, двигаясь в знак протеста, двигаясь в ритме радости.

Ты хочешь спросить ее, помнит ли она ощущение этой свободы.

Ты хочешь рассказать ей о парне, сидевшем напротив тебя в вагоне наземного метро. Ярко-голубые кроссовки, бицепс обвит тату. Он пьет из черной банки, ты – из стеклянной бутылки. Встретились взглядами. Кивнули друг другу и подняли «стаканы» в знак радостного приветствия. При встрече взглядами не нужны слова – это честная встреча. Ты хочешь рассказать ей, что в то мгновение, наполненное полнотой времени, ты любил его. Любил как брата. Вы не искали друг в друге семьи или дома, разве что на секунду, – чтобы секунду побыть в безопасности.

Ты хочешь сказать ей, что некоторые твои раны не заживут и что боли не надо стыдиться. Хочешь сказать, что в попытках быть честным копал до тех пор, пока не наткнулся на кость, а потом еще глубже. Хочешь сказать ей, что это больно. Ты хочешь сказать ей, что прекратил попытки забыть свою злость, и вместо этого принял ее как часть себя, вместе с радостью, красотой, с твоим внутренним светом. Правд может быть несколько, а ты – это не только твои травмы.

Ты пришел просить о прощении. Пришел раскаяться в том, что не доверился ее рукам в этом омуте. Пришел сказать, что ты сам себя подвел своим эгоизмом.

Ты пришел открыть правду. Что тебе страшно и трудно. Что иногда давление слишком сильное. Боль раздувается в груди, как шар, который тебе так хочется, очень хочется лопнуть, но не выйдет.

Саидия Хартман описывает путь черных людей от имущества до мужчин и женщин, и, по ее мнению, этот новый статус дал лишь номинальную свободу; переподчинение освобожденных было вполне естественным, учитывая структуру власти, которая регулировала и регулирует эту свободу. Хартман спрашивает: «Можно ли считать расу результатом действий власти в отношении отдельных людей и популяций, выражающихся в эксплуатации, доминировании и подчинении?» Представлять черное тело, как принадлежащее другому виду, распространять мнение о черной расе как о «презренных, угрожающих, раболепных, опасных, зависимых, нелогичных и разносящих заразу», понимать, что тебя ограничивают против твоей воли, ограничивают возможности того, кто ты есть, кем можешь и хочешь быть, но ограничения эти всегда сводились лишь к форме, сосуду, телу: вас воспринимали как тела за много лет до твоего рождения, задолго до рождения всех живущих ныне. Теперь ты тоже тело, тебя воспринимают как тело, что иногда тяжело, потому что ты – это намного больше. Порой давление слишком сильное. Боль раздувается в груди, как шар, который тебе так хочется, очень хочется лопнуть, но не выйдет. Ты подумываешь о сеансах психотерапии, потому что тебе кажется, будто тебя воспринимают только как тело, сосуд или форму, и ты тревожишься из-за растущей частоты таких мыслей.

Ты пришел признаться, что тебе страшно и что ты давно уже цель для уничтожения.