В опале честный иудей

Нам хорошо было в созданном нами оригинальном мире, куда мы вошли не актерствовать, но жить.

...Мы в лесу. Мы не молчали вдвоем. Наоборот, наши беседы были нескончаемы. И я процитирую здесь небольшой отрывочек из романа «Джен Эйр»: «Нас так же не может утомить общество друг друга, как не может утомить биение сердца... Мы неразлучны... Весь день проходит у нас в беседе, и наша беседа - это в сущности размышление вслух. Я всецело доверяю ему, а он мне».

Наше одиночество вдвоем - не фотография, но очень близкое подобие процитированного. Я постоянно опасаюсь быть неверно понятой и говорю о нас чужими словами, в частности и заимствованием у Ш. Бронте, в подтверждение достоверности моего рассказа. Бесконечно далекого от вымысла. Я хочу, добиваюсь подробностями нашей жизни, чтобы мой рассказ доходил до внимающего мне - правдой, чтобы прозрачным виделся источник благородства, чистоты и честности в творчестве поэта.

Итак, мы в лесу, идем «по целине» - таково неизменное желание, правило, прихоть, назовите как хотите, Александра Владимировича. Он бежал от асфальтовых ленточек и в лесопарке, будто они жгли ему ноги. Только по траве, среди деревьев и кустарников. По обыкновению, помните - «не в обход путями торными, а напрямик, по бездорожью»...

О чем мы говорили? Естественно, о том, что составляло круг наших общих интересов: это могло быть последнее, написанное Александром Владимировичем стихотворение, не бесспорная, на наш взгляд, статья в периодике, мнение какого-то писателя о предмете, нас занимающем, и т.д.

Александр Владимирович был поклонником многих живописцев прошлого и настоящего, мы старались не пропускать ни одной художественной выставки, и я с удовольствием слушала своеобразные, нестандартные, свои суждения поэта о произведениях художников. Когда он импровизировал, язык его как бы сопровождал богатство палитры выдающихся мастеров изобразительного искусства. Прибегая к невинным хитростям, я нередко уводила своего эмоционального супруга от излияний на политические темы. Равнодушным, говоря о политике, он быть не мог, горячился, сердился, начинал прибегать к резким выражениям. И тогда я обращала его внимание на попавшийся гриб, цветок, пролетевшую бабочку... Он незаметно уходил от политики, а я «убивала двух зайцев» сразу: избавляла его от ненужного нервного напряжения, а себя от осточертевшей действительности, даже в его художественном, живом, оригинальном изложении.

Чаще и предпочтительнее мы беседовали о музыке, о любимых исполнителях и нелюбимых. Наши музыкальные симпатии были схожими и споров не вызывали. Может быть, и следует упрекнуть нас в некотором консерватизме, но явное и постоянное предпочтение отдавали оба классической музыке во всем ее необъятном многообразии - и сочинительском и исполнительском. Поэт не набрасывался с бранью на «мастеров» безголосого речитативного пения, на трескучую и визжащую музыку, музыку нового времени. Он просто выключал радио или телеприбор, из которого она исходила. Несколько раз с сожалением говорил о том, что перекормленный такой «музыкой» смолоду человек никогда не востребует «бетховенов», потребность в которых необходимо воспитывать с детских лет. В противном случае музыкальные пристрастия или просто потребности вполне могут быть ограничены в лучшем случае «Пугачевыми» и «бернесами». Другой «еды» не захочется.

Так что усиленное внедрение в уши и души музыки, от которой у коров пропадает молоко, а растения замедляют рост, не так уж безобидно. Для любого человека.

Но это вовсе не значит, что поэт Ал. Соболев не любил легкую музыку. Любил, как и тех, кто доносил ее до него. И пожалуй, недостаточно сказать просто об удовольствии, какое доставляла ему легкая классическая музыка, светлая, ясная, с чудесной мелодией. Она не раз побуждала поэта к сочинению благодарных стихотворных строк.

Во время одного из походов по грибы, а правильнее сказать - прогулок в лес со сбором «кстати» и грибов, мы, как и водится при их поиске, разошлись с Александром Владимировичем немного в разные стороны: я чуть углубилась в молодой сосняк, он направился в березовую рощу. Спустя несколько минут я его окликнула, чтобы не уйти далеко друг от друга, он отозвался, как мне показалось, не близко. И я повернула на его голос. Минут через пять предстала моим глазам такая картина: мой грибник сидел на пенечке и что-то быстро писал карандашом в маленькой записной книжке. «Вот послушай», - позвал, лукаво улыбаясь. Я подошла ближе. И он прочел:

В минуты невзгоды, веселья, тоски мне песни твои и теплы и близки.

Средь вечера будто бы солнце встает, коль голос Ламары в эфире плывет.

Ламара Чкония, достану коней я, пущусь в погоню я да за тобой.

Я догоню тебя, я обниму тебя, я увезу тебя навек с собой.

Твой голос волшебный звучит вдалеке, то в небо взметнется, то прянет к реке, то к самой душе на мгновенье прильнет, то вновь устремится в звенящий полет.