В опале честный иудей

Шагая еще в доперестроечные времена по местам Бабьего Яра - это показало телевидение, - он по-своему (или по заказу свыше) поведал о злодеяниях фашистов. Оказывается, там, от рук палачей погибли многие советские граждане самых разных национальностей, в пропорциях, если так можно выразиться, не столь уж страшных для евреев. Репортаж с легким налетом антисемитизма. Документальные кадры, показанные после начала перестройки, мягко говоря, поправили его интерпретацию. Мне запомнился этот советский писатель по одному его выступлению по радио, где он, не помню в связи с чем, объявил, что в советские времена у него вышло сорок книг (!!!). Каких? Неважно, кажется поэтических сборников. Так что подпирал он партструктуру изо всех сил. (Кстати, сравните: у автора «Бухенвальдского набата» - ни одного!)

А потом («Дунул ветер, и Авдей полюбился больше ей...») он возглавил журнал (какими путями, не знаю), где на протяжении нескольких лет смешивал с навозом и грязью (правда, со знанием объекта поношения, что было вполне естественно) режим, который дал ему возможность реализоваться на все 100 процентов! Есть такое определение  у В. Даля: «Перевертыш, переверть - шаткий, непостоянный человек». Это к слову. Исчерпав ресурсы журнала, он отбыл за океан в качестве носителя и поборника демократических идей... Преуспел и там.

Конечно, переходные периоды в любой стране изобилуют мутной водичкой, где ловко рыбка ловится. Так говорят на Руси. Если при этом не вспоминать о чистых руках и чистой совести, то можно поразмышлять на досуге об умении приспособиться и о выгодах для собственной шкуры.

Сколько же похожих, не сказочных, доподлинно реальных оборотней подвизается ныне на поприще культуры! С довольными лицами позируют перед телекамерами. Активно ноют, а то и солируют эффектно в хоре нового времени. празднуют свои юбилеи, как это делали бы при КПСС.

Любят, о, очень любят, так, в скобочках, кокетливо намекнуть. что в душе (увы. не в делах! - Т.С.) были немножко «Солженицыными» или «Сахаровыми», возводят в степень гонений и притеснений трудности в компартийной лакейской, куда их за шиворот никто не тащил и где они ретиво выкладывались...

С полуулыбочкой, полуухмылочкой. скороговоркой, касаясь прошлого, дружно кивают на эпоху и «сложные обстоятельства». во всем виноватые. Сразу же возникает вывод: Солженицын. Булгаков. Сахаров. Пастернак и другие жили в иную, хорошую эпоху и при хороших обстоятельствах как-то непостижимо случайно совпавших по календарю. А перевертыши опять врут, врут «по второму кругу», потому что никто в момент вранья их не останавливает. Далеко-далеко их стараниями запрятана правда о том, что в обществе развитого социализма руководила ими голая алчность: желание пошире распахнуть пасть и отхватить половчее и побольше, чем другие, от сдобного партпирога. «Советские многостаночники» одновременно занимались и партогранкой примитивных душ простых смертных.

Свято блюдя заветы Ленина, в достижении личной цели ни чем не брезговали. Вот недавно отмечали ...-летний юбилей одного советского литератора, сумевшего уже в новые времена получить правительственную награду. В обозначение его заслуг в одной из радиопередач его юбилей объявили делом государственным! Без иронии, всерьез... Я отметила про себя: лучше бы это было оговоркой ведущего передачи. И еще подумала о том, что писатель этот - баловень судьбы: редко кому удается так реализовать свой талант при любых режимах. Собралась позавидовать, да кстати вспомнила не так давно прочитанные откровенные воспоминания юбиляра. В годы застоя он избрал для себя положение, которое его, по-видимому, устраивало: он иногда ходил по баням развлекать своими хохмочками высокопоставленных парткретинов с заплывшими жиром мозгами и брюхами. Чтобы им было посмешнее (это меня особенно покоробило в его интервью), голым входил в баню с портфелем... Разомлевшие от жары, жира, довольства, высокого положения - служебного - парт-чины приказывали между глотками пива: «Давай!». И он «давал», кривлялся перед ними, им в угоду!.. Боже праведный и милосердный, прости ему слабость и трусость, пусть и в прошлом. Прости и меня: я не умею думать по-другому, не в силах отделить того банного холуя от теперешнего преуспевающего члена нового общества. Сквозь его самодовольную физиономию проступает передо мной другое лицо... Не вижу необходимости изменять своей привычке: сверх меры строго спрашивать с тех, кого провидение высоко поднимает над большинством. Это мое убеждение окрепло, стало непоколебимым за годы жизни с честнейшим человеком, гордым поэтом. Посмел бы кто-нибудь предложить ему хоть раз побывать в бане в роли шута горохового!.. Да и чего ради, о Господи!

Когда я со своей, возможно слишком строгой, меркой пытаюсь подойти к вернопроданным помощникам компартии, то вся так симпатичная мне схема познания личности автора через идеи, воплощенные им в его художественных произведениях, перестает работать. Не получается искомое отождествление.