В опале честный иудей

ЖИЗНЬ ПОЭТА АЛЕКСАНДРА СОБОЛЕВА ПОСЛЕ СМЕРТИ

Ну, понятно, речь идет не о посмертном пристанище плоти, но о прижизненных творениях духа, их наступившем внезапно сиротстве. А как известно из предыдущих частей повествования, творческое наследие поэта пребывало в ящиках его письменного стола, почти полностью, за малым исключением - удобочитаемой сатиры. Поэт Ал. Соболев ушел из жизни, так и не дождавшись обнародования своих произведений. Дверь за «Бухенвальдским набатом», получившим право на жизнь на Западе, плотно захлопнулась, и подготовленный к печати автором сборник стихов, а также роман «Ефим Сегал, контуженый сержант» остались перед дверью, которая вела к читателям...

Ал. Соболев не был приобщен коллегами к сообществу профессиональных литераторов, а посему его творения были обречены на гибель. Лишний раз, кстати, напомню, что «Бухенвальдский набат» вышел из-под пера непрофессионала - по советским меркам, - то есть не члена ССП. Но формализм есть формализм. И прятаться за него удобно. При надобности.

«Жили дружно и умерли в один день» - сколько примеров замечательных супружеских отношений знает жизнь и литература!.. Почему я не умерла сразу же, в день смерти мужа или спустя несколько часов, дней, ну, пусть месяцев после его кончины?

Я впервые придаю огласке мысль, которая не дает мне покоя: сорок лет, рука в руке, шагая рядом по трудному пути, волнуясь и переживая заодно с ним, страдая за него и вместе с ним, утратив его навсегда, как смогла я остаться живой?! На вопрос, адресованный мне, - мне и отвечать. Отупевшая от страха и горя — может быть, в том отупении и таилось спасение, - продолжала дни без него, машинально, повинуясь давнему нашему обычаю: во столько-то встать, что-то поесть, куда-то пойти... Я не могла говорить по телефону - мешали прорывавшиеся слезы. Бродила по магазинам, покупала, словно во сне, какие-то ткани, белье... Я не могла идти гулять по местам наших привычных прогулок, мне было страшно «прикоснуться» к тому, что было связано с ним. Принимала на ночь какие-то лекарства, чтобы они меня усыпили. Долго не могла отделаться от скованности, отрешенности от всего. Полуявь... Полубред...

Но одна мысль не покидала меня ни на минуту: у меня на руках, в моих руках были труды моего супруга. Результат его литературной деятельности за полвека. Пугающая неизвестностью, отрезвляющая забота о его «детях» возвращала меня и вернула, правда не скоро, в реальный мир.

Меня в то время преследовала периодически возникавшая перед мысленным взором картина: мне казалось, будто я наблюдаю из окна, как брошенные чьей-то рукой летят одна за другой в мусорный ящик перевязанные крест-накрест бечевкой папки со стихами Александра Владимировича, с его романом. Таким представлялось будущее... Жизнь опять рисовалась мне в образе злющего пса с оскаленной мордой... И я - маленькая кошка со вздыбленной шерсткой, убегавшая от него что было сил.

Бежать?.. Куда?.. Найти относительно тихий уголок, сидеть в нем, дрожа от страха, безысходности и одиночества?.. И дождаться уже не в воображении, а наяву безвозвратной, невосполнимой утраты творческого наследия Ал. Соболева, быть живой свидетельницей тому?! Так выглядели обстоятельства. И судьба повелела «Маленькой Кошке» остановиться, обернуться, встретиться в упор с жестокостью, вступить в битву за будущее «детей» поэта, чего бы это ни стоило. Значит, именно для того судьба, сила судьбы даровали ей годы и годы жизни.

Кончина Ал. Соболева совпала со временем начала перестройки. Кто знал тогда, что поначалу задумано было не крушение тоталитарной системы, а ее косметический ремонт?.. Я, разумеется, жаждала перемен, ожила надежда на очень скорые положительные сдвиги в стране и обществе. Я поверила, что теперь-то наконец расчистится для произведений поэта путь к читателям. Он будет «реабилитирован», к нему вернется доброе, славное имя автора «Бухенвальдского набата». Пусть с опозданием, но его отблагодарят, как и полагается, за талант, честность, бескорыстное служение людям Мира...

На радостях я как-то подзабыла, а зря, пророческое, провидческое стихотворение Ал. Соболева «Жив курилка!». А поэт еще в 1969 г. предупредил:

Годами на ответственных дверях табличка красовалась, как надгробие.

Читали с замиранием в сердцах, молились: там сидел - «их преподобие»...

Вдруг налетел могучий ураган!

Сорвал с дверей зеркальное «надгробие».

Но... за дверьми, блюдя свой важный сан, по-прежнему сидит - «их преподобие»...