В оркестре Аушвица

Дорогая Хелена!

Мы справились с трудностями, и вы согласились принять меня и поделиться частью вашей истории о жизни в оркестре. Представляю, чего вам стоило это решение! Я не был узником, но пытаюсь вообразить не поддающееся описанию. Значит ли это, что я должен отказаться от попыток понять? Бывают моменты, когда логику, хронологию и связность мыслей следует на время отставить в сторону. К Биркенау это относится в полной мере.

Как разговорить вас, не слишком наседая? Попытаться думать о немыслимом, назвать невыразимое, облечь в слова несказанное? Я справился и еще долго буду пытаться совершить невозможное.

Вы поили нас с Марцином чаем, я наблюдал за вашими изящными, отточенными движениями и думал, как чудовищно нелепо выглядит моя затея в этом доме, между пианино и пюпитром скрипачки, среди фотографий членов вашей семьи. Нет, меня не мучила совесть — история музыкантш лагерного оркестра не должна потеряться во тьме веков, — но я дал себе слово, что не заставлю ни одну из выживших бередить едва затянувшиеся раны.

За годы, прошедшие «после», всем вам пришлось заново учиться существовать в почти нормальном мире, что потребовало невероятного напряжения воли. Чтобы не сойти с ума, вы отодвинули от себя самые ужасные воспоминания, но, несмотря на эту изматывавшую работу, жестокое страдание порой всплывает на поверхность. Так получилось и на сей раз.

Вы сдержанно, почти сухо рассказали, какое горе испытали, узнав о смерти матери. Ваш голос сорвался, вы замолчали, не в силах продолжать, и я счел необходимым сменить тему.

Вы забыли «там», что ваша мать знала музыкальную грамоту, вам не пришло в голову, что она может стать переписчицей в оркестре, и до сих пор корите себя, что не сделали для нее то, что сумела сделать Анита для своей сестры Ренаты. Вы твердите себе, что, вмешайся в ее судьбу — по вашей просьбе — Мандель, она стала бы посыльной.

Вас освободили после «марша смерти», и теперь вы регулярно посещаете Биркенау — дань памяти матери, которой вам так не хватает — и не устаете казнить себя за ее гибель.

Общая победа над нацизмом дорого стоила выжившим, и вы платите до сих пор. Через два дня после смерти матери вас свалил тиф. Не знаю, осознанно, нет ли, вы связываете два события. Я позволил себе — и делаю это снова — напомнить вам то, что вы понимаете умом. Вашу мать убила не ваша забывчивость и не ваша робость. Это сделали нацисты!

Биркенау, январь 1944-го