В осаде

— Отложим. Тут, понимаешь, какое дело? Вдарили нас под самый поддых. Ловко сработали, гады. Склады-то полуэктовские — последнее наше добро. И то, почитай, не наше. Отослать мы этот хлебушек должны были. Да Харьков до лучшей поры разрешил самим пользоваться. Теперь выхода нет: будем реквизировать у буржуев. А тех мы недавно и так трясли. Теперь ежели не вытянем у них крупно продуктов, рабочий нам такого не простит. — Он помолчал. — Дела мутные… Да тут еще Сякин с его эскадронцами. Лучше бы его напрочь не было, понимаешь?! — закончил Иншаков с ожесточением.

— Товарищ начальник, — сказал Гуляев, — я займусь полуэктовскими лабазами. Только можно ведь туда Клешкова бросить! Я бы тогда кооперацию довел до конца.

— Про Клешкова забудь, — вставая, отчеканил начальник. — Клешковым трибунал занялся.

— За что? — изумленно спросил Гуляев.

— За дело, — бросил Иншаков. — А твое дело — сторона.

Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за досчатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах гнильцы и духоты.

Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.

— Иншаков прислал? — спросил он своим скрипучим голосом.

— Иншаков.

— Садись. — Бубнич подвинулся на скамье. — Видел убитых?

Гуляев кивнул.

— Что об этом думаешь?

— Похоже, взяли их всех вместе.

— Думаешь, ребята были в будке?

— Похоже на это.

— Сякинские хлопцы, конечно, подраспустились. Но вояки они опытные, сплошь из госпиталей… Что-то не верится, чтобы они могли бросить посты и так запросто отправиться отдыхать.

— Тогда бы их не взяли, как кур. Семь человек! Едва ли нападающих было больше. И ни выстрела, ни крика…

— Соседи говорят, что вскрики они слышали. — Это уже, когда их рубили.

— По всему видно: работал батька Хрен. Но вот, как он провел свою сволочь сквозь патрули, как разузнал, что, где и как — вот вопрос…

— В городе, видимо, действует подпольная организация, — сказал Гуляев. — И ограбление складов потребкооперации тоже не просто грабеж. Опять все искусно, профессионально.

— Да, — сказал Бубнич, — подпольщина — это сейчас главная забота. Мы тут кое-какие меры приняли… Но что делать с поджигателями? Обратились на маслозавод, к ребятам с мельницы, в ячейки, просили сообщать любые слухи, которые дойдут до них об этом факте. На счету каждый человек.

— Товарищ уполномоченный, — воспользовался поводом Гуляев и прямо взглянул в суженные жесткие глаза Бубнича, — людей так мало, а они за пустяк трибуналом расплачиваются.

— Ты это о чем? — спросил Бубнич.

— Я про Саньку Клешкова. Сгорел там один амбар, а он его охранял… Ну вы же видели, какая обстановка была. Обыватель набежал. Тут можно было не уследить.

— В революции, товарищ, надо уметь за всем уследить, — резко ответил Бубнич. — А тот, кто не дюж, пусть за этот гуж не берется.

Гуляев опустил голову. Конечно, Санька был виноват. Но это же Санька!

— Санька, товарищ Бубнич, — сказал он медленно, — никогда своей жизни не щадил. За революцию! Если мы таких парней шлепать будем, тогда уж не знаю.

— Ладно, — сказал Бубнич, внезапно улыбнувшись, — товарища любишь — это правильно. Ты за Клешкова не беспокойся, все будет по справедливости… А задание тебе такое. Придумай что-нибудь сам, любым способом проникни к сякинцам, повертись там, — он встал и прошел к двери лабаза, — послушай, что они обо всем говорят. — Он выглянул в дверь и повернулся к Гуляеву. — А ну, лезь в зерно. Затаись!

Гуляев, зачерпывая в краги зерно, проваливаясь по пояс, влез на самую вершину груды и лег там в тени. Ему был виден края лабаза, где стоял стол Бубнича. Уполномоченный ЧК сидел за столом и что-то писал.

С грохотом отлетела дверь. Вошел и встал в проеме рослый человек в папахе. Он стоял спиной к свету и Гуляев не видел его лица. Потом человек двинулся к Бубничу и в тусклом свете из окон стал виден весь: в офицерской бекеше, перекрещенной ремнями, в белой папахе, в красных галифе и сапогах бутылками. Шашка билась и вызвякивала, кобура маузера хлопала по бедру, зябкий осенний свет плавился на смуглом лице с мулатским придавленным носом и белесым чубом на лбу.

— Ша, — сказал человек, останавливаясь перед Бубничем, — ша, комиссар! Увожу своих ребят резать бандитву в поле! Они мне втрое заплатят.

Бубнич ждал, пока оборвется этот низковатый хриплый голос, потом взглянул в окошко.

— Садись, — сказал он, и Сякин, оглядевшись, сел прямо на зерно. — Комэск красной рабочей и крестьянской армии, товарищ Сякин, — сказал Бубнич, — на что ты жалуешься?

Сякин вскочил и плетью, зажатой в руке, ударил себя по колену.

— А ты не знаешь, на шо жалоблюсь? Семерых ребят моих срубали, а ты спрашиваешь!

— Ты, Сякин, из Сибири?

— Кубанский, — сказал Сякин, — ты мне шнифты паром не забивай, комиссар. Говори: будет такой приказ идти на банду, иль мы сами махнем.