В открытом море

Уиллис глубоко уважал Ричарда и считал его, а иногда и называл вслух настоящим Капитаном. Кроме того – хотя на том собрании Уиллиса практически открыто обвинили в нечестности, – его собственные моральные устои были весьма близки к тем, в пределах которых существовал Ричард; вот только Уиллису, в отличие от Ричарда, частенько и при самых различных обстоятельствах не хватало силы воли, чтобы действовать в соответствии с этими устоями. Впрочем, у Ричарда ситуация, слава богу, никогда не становилась совсем уж безнадежной – при его характере такое вообще вряд ли было возможно, – тогда как Уиллис считал, что у него вряд ли останется хоть какая-то надежда, если он так и не сумеет продать «Дредноут». Двух тысяч фунтов, согласно его подсчетам, должно было более-менее хватить на то, чтобы перебраться к своей овдовевшей сестре и провести у нее остаток жизни. Однако явиться к ней с пустыми руками он себе позволить не мог, хоть ему не раз указывали на преимущества подобного переезда.

– Дом сестры построен буквально на гравиевой подушке. И сырость там совершенно не чувствуется. Ее невозможно почувствовать, даже если очень захотеть.

Но и Темзы там тоже не увидишь, а значит, ему, Уиллису, придется искать что-то другое, чтобы заполнить ту огромную пустоту, которая непременно возникнет в его жизни, когда он утратит возможность постоянно наблюдать за судами, плывущими вверх и вниз по течению. Кстати, по морю Уиллис, как и многие другие маринисты, никогда не плавал. Во время войны он, правда, состоял во вспомогательном отряде береговой охраны. Однако понятия не имел, каково это – плыть под парусами по голубому морскому простору. Впрочем, быть наблюдателем – тоже ведь своего рода профессия; долгое время сидеть неподвижно, глядя, как мимо по своим делам проплывают суда, и запросто различать и класс любого судна, и любую оснастку, и любой груз – вот так бездействие и превращается в добродетель. Уиллис, находясь либо на «Дредноуте», либо в любой иной точке берега вплоть до пивной «Кошка и омар», что в Грейвзенде, с честью нес звание наблюдателя. Он родился в Силвертауне, где круглые сутки был слышен шум, доносившийся со старых судоверфей, и всю жизнь не любил тишину. Он, как и маленькая Тильда, считал, что лучше всего засыпать под неумолчный шепот воды на мелководье, на фоне которого раздается оглушительный скрежет лихтеров, похожий на скрип железных гробов в день всеобщего воскресения мертвых, когда эти грузовые суда-работяги, бросив якорь, всю ночь стукаются друг о друга бортами.

Тильда, несмотря на неудачи с монастырскими книжками-раскрасками, тоже мечтала стать художником-маринистом. Ее главной целью было научиться рисовать, как Уиллис, и уметь в точности переносить на холст корабельную оснастку, выверив все размеры с помощью линейки, чтобы суда выглядели как настоящие. А еще Тильде хотелось, чтобы воскресные обеды у них хоть иногда бывали «как у Уиллиса», который, следуя обычаям матросов с речных барж, сперва подавал пудинг с кишмишем, а уж потом жаркое.

Вообще-то, его карьера художника вполне удалась, и зарабатывал он раньше очень даже неплохо, и картины его, аккуратно запакованные в картон и вощеную бумагу, рассылались в разные порты мира, становясь частью чьих-то коллекций, поскольку многие его постоянные заказчики служили на торговых судах. Но в последние десять лет заказов становилось все меньше и не только на большие работы, но и на всякую мелочь – шаржи и карикатуры, которыми Уиллис в былые времена весьма успешно кормился в различных журналах. К тому же, честно говоря, он и сам стал работать гораздо меньше. А после войны существенно уменьшилось количество таких читателей, у которых вызывали смех карикатурные изображения пассажиров, страдающих морской болезнью, или боцманов, неизменно одерживающих верх над вторым помощником капитана.

Немногочисленные далекие приятели, нетронутые временем, порой еще писали Уиллису, прося воспроизвести на полотне изображение того или иного конкретного судна и пребывая в полной уверенности, что ему ничего не стоит это сделать.