В ответе за всё

Поднятые мертвецы строились, двигаясь, как сонные молчаливые рыбы. Вовка медленно крутил головой: рядом стояли совершенно незнакомые люди. Мужчина в дорогом костюме, парень в майке и джинсах, ярко накрашенная девица, старая бабка, не выпускающая из рук сумку на колесиках.

Снова щелкнул бич, молотом ударив Вовку в затылок.

— В строй, плесень!

Вовка глухо захрипел горлом и встал в крайний ряд. Замечание господина надзирателя было справедливо. Его охватило чувство спокойствия и удовлетворения. Сейчас, сейчас они пойдут в атаку, круша глупых людей. Чтобы принести этим несчастным настоящую справедливость, о которой он мечтал столько лет.

Сумерки человека

Губы смерти нежны, и бело

Молодое лицо ее.

Николай Гумилёв, Поэма начала

Ты ненавидишь этот потолок из пластиковых панелей: всегда одинаковый, белоснежно-белый, без единого изъяна.

Господи, почему нельзя просто побелить его? Небрежно, наспех, чтобы штукатурка потрескалась и пошла пузырями, обросла трещинами, черными, как ночь. Тогда ты смог бы смотреть на него, как на карту воображаемого мира: вот большая река, течет через страну, чье название звучит как имя редкого цветка; в верховьях старатели в ковбойских шляпах моют золото; в низовьях, там, где река становится такой широкой, что не видно другого берега, живет седой старик.

Кажется, он похож на тебя самого, только не прикован к постели, и у него нет белого потолка над головой. И каждое утро, опираясь мозолистыми руками о колени, старик встает с ложа, застеленного тростником, завтракает вяленой рыбой, сдирая полупрозрачное мясо с костей желтыми крепкими зубами. Потом он выходит на лодке за рыбой, а вечером на причале его ждет внучка в развевающемся платье цвета закатного солнца.

Но увы, потолок девственно чист, нет на нем места для стран, рек и людей.

И внутри тебя тоже нет.

Ты можешь только пялиться в белый пластик и иногда, когда шея болит не так сильно, поворачивать голову и смотреть на пляшущие цветные пятна в телевизоре. Звук ты не включаешь давно — всё равно ничего не можешь понять в гомоне, полном непонятных словечек. Тишина намного лучше, в ней иногда чудится, как тебя зовёт кто-то из прошлой жизни. И тогда ты вспоминаешь: лица, голоса, завитки волос, выбившиеся из прически Тани, маленького желтого цыпленка на подушке Стасика, красный мяч, скачущий по песку и падающий в воду.

Тихо, Стасик мой, не плачь, не утонет в речке мяч.

В груди загорается пожар. Ты хорошо знаешь его и встречаешь как старого друга. Врут ведь, что сердце слева, оно в самом центре, и приступ расходится из него волной огня, как круги по воде.

Твоя рука, обвитая набрякшими венами вперемежку с темными пятнами, тянется к красной кнопке. Милая, милая сестра в спасительном белом халате, тебе опять пора бежать на помощь. Рука ползет мучительно неторопливо, словно один за другим рвет слои невидимой пленки.

Пальцы упираются в стену, теплый пластик скользит под кожей, не давая опоры. Еще, еще чуть-чуть! Огонь в твоей груди пылает всё ярче, и ты почти достаешь до спасительной кнопки цвета крови.

Жар сменяется ледяным холодом. Боль уходит под напором сладкого ментола, словно тебе на полвека меньше и ты впервые пробуешь тонкую сигарету, взятую у той девчонки на остановке.

Рука бессильно падает на белую простыню. Чертов белый цвет, везде он! Хочется ругаться, но слишком поздно. Шея не болит, и голова сама падает набок. Исчезают звуки, и ты наблюдаешь, как широко открывает красный рот медсестра, вбежавшая в палату.

Поздно, родная. Слишком поздно.

Нет сил закрыть глаза, но это и не нужно.

Ты уже ничего не видишь. Свет уходит, и ты вместе с ним.

Он очнулся внезапно, словно от резкого хлопка над ухом, вздрогнул и открыл глаза.

Вокруг стоял темный осенний лес, над головой, среди голых ветвей, плыла серая хмарь. Под ногами скрипел песок, крупный и неуместно желтый, насыпанный узкой дорожкой, что тянулась в неизвестность между склизкими, блестящими стволами.

Руки! Он не узнавал свои пальцы - не скрюченные старческие, с буграми мослов, а молодые, неестественно бледные, с потемневшими ногтями. Да и сам он был другим. Боль не терзала тело, ноги, давно его не державшие, твердо стояли на земле. Шею щекотал меховой воротник короткой куртки. Он никогда не носил такую, хотя в молодости мечтал купить — как у пилотов-бомбардировщиков времен войны.

Он тронул лицо - худое, на впалых щеках колется щетина. Постояв несколько минут и привыкнув к себе новому, он двинулся по дорожке. Понял, что так и нужно.

Шагов слышно не было. Песок пожирал звуки, не давая им появиться на свет. Лес не казался страшным. Чего тут бояться? Только странная печаль висела в воздухе. Как паутина: вроде и нет её, а стоит лицом коснуться, и вот она на тебе.

Тропинка вывела к поляне.

Меж высокой, сухой и ломкой травы виднелся колодец: грубые камни, покрытые лишайником, сложены в высокое кольцо. А рядом стояла она: тоненькая, в простом белом платье, и глаза - цвета векового льда.

Он понял всё, но решил, что должен спросить.