В ожидании

— Наше счастье, что у Хьюберта вид человека, неспособного солгать, сказал он.

— Этим, наверно, заинтересуются газеты, — пробормотала Динни.

— Голову даю на отсечение, что да, милая моя нимфа.

— Как это отразится на карьере Хьюберта?

— Думаю, что положительно. Запрос в палате общин дискредитировал его, но когда появятся заголовки: «Британский офицер против боливийских метисов», — они вызовут у публики чувства, которые мы питаем к нашим родным и близким.

— Больше всего мне жаль папу. С тех пор как это началось, волосы у него заметно поседели.

— В этой истории нет ничего позорного, Динни.

Девушка вздёрнула голову:

— Конечно, нет.

— Динни, ты напоминаешь мне необъезженного жеребёнка-двухлетку. В загоне он брыкается, на старте отстаёт, а приходит всё-таки первым. Вон летит твой американец. Подождём его? Он дал очень ценные показания.

Динни пожала плечами и почти сразу же услышала голос Халлорсена:

— Мисс Черрел!

Динни обернулась:

— От души благодарю вас, профессор, за всё, что вы сказали.

— Для вас я готов был даже солгать, только случай не представился. Как поживает больной джентльмен?

— Там покамест всё в порядке.

— Рад слышать! Я беспокоился за вас.

Сэр Лоренс вступил в разговор:

— Профессор, ваше заявление о том, что легче умереть, чем иметь дело с этими погонщиками, совершенно ошарашило судью.

— Жить с ними тоже достаточно неприятно. Могу подвезти вас и мисс Черрел, — меня ждёт машина.

— Если ваш путь лежит на запад, отвезите нас на границу цивилизации.

— Итак, профессор, — продолжал сэр Лоренс, когда все расселись, — что за мнение вы составили себе о Лондоне? Самый ли это варварский или самый цивилизованный город на свете?

— Я просто люблю его, — ответил Халлорсен, не сводя глаз с Динни.

— А я — нет, — тихо возразила та. — Ненавижу контрасты и запах бензина.

— Как мне, иностранцу, объяснить, за что я люблю Лондон? Наверное, за то, что он такой многообразный, что он — смешение свободы и порядка. Пожалуй, ещё за то, что он так отличается от наших городов. Нью-Йорк великолепен, жить в нём интересней, но он не такой уютный.

— Нью-Йорк, — вставил сэр Лоренс, — подобен стрихнину: сперва взбадривает, потом валит с ног.

— Я бы не мог жить в Нью-Йорке. Моё место — Запад.

— Широкие бескрайние просторы, — вполголоса произнесла Динни.

— Правильно, мисс Черрел. Они бы вам понравились.

Динни тускло улыбнулась:

— Никого нельзя безнаказанно вырывать с корнем, профессор.

— Верно, — поддержал её сэр Лоренс. — Мой сын как-то поднял в парламенте вопрос о необходимости организовать эмиграцию, но убедился, что у народа крепкие корни, и бросил эту затею, как горячую картофелину.

— Прямо не верится! — воскликнул Халлорсен. — Когда я смотрю на ваших горожан — низкорослых, бледных, разочарованных, я всегда удивляюсь, какие у них могут быть корни.

— Чем ярче выражен у человека городской тип, тем крепче у него корни. Широкие просторы для такого — пустой звук. Улицы, жареная рыба, кино вот и всё, что ему нужно. Не высадите ли меня здесь, профессор? Динни, а ты куда?

— На Оукли-стрит.

Халлорсен остановил машину. Сэр Лоренс вышел.

— Мисс Черрел, окажите мне честь, позвольте доставить вас на Оукли-стрит.

Динни наклонила голову.

Сидя рядом с американцем в закрытой машине, она испытывала неловкость. Как он использует представившуюся возможность? Внезапно, не глядя на неё, он сказал:

— Как только решится судьба вашего брата, я отплываю. Собираюсь предпринять экспедицию в Новую Мексику. Я всегда буду считать большим счастьем знакомство с вами, мисс Черрел.

Он стиснул руки, на которых не было перчаток, и сдавил их коленями. Этот жест тронул девушку.

— Я искренне сожалею, профессор, что сначала, так же как мой брат, составила себе неверное представление о вас.

— Это было естественно. Когда закончу здесь свои дела и уеду, буду с радостью вспоминать, что заслужил ваше расположение.

Динни порывисто протянула ему руку:

— Да, заслужили.

Он взял руку девушки, медленно поднёс к губам и осторожно опустил. Динни почувствовала себя глубоко несчастной. Она застенчиво прибавила:

— Вы научили меня по-новому смотреть на американцев, профессор.

Халлорсен улыбнулся:

— Это уже кое-что.

— Боюсь, что я очень заблуждалась. Я же, в сущности, их совсем не знала.

— В этом наша беда. Мы, в сущности, не знаем друг друга. Из-за какихто пустяков действуем друг другу на нервы. Но я всегда буду помнить вас как улыбку на лице вашей страны.

— Вы очень любезны, — сказала Динни. — Мне хочется, чтобы так было на самом деле.

— Если бы я мог получить вашу фотокарточку, я хранил бы её, как сокровище.

— Разумеется, получите. Не знаю, найдётся ли у меня приличная, но лучшая из всех — за вами.

— Благодарю. Если разрешите, я, пожалуй, сойду здесь. Я что-то не слишком уверен в себе. Такси вас довезёт.

Халлорсен постучал в стекло и отдал распоряжение шофёру.

— До свидания, — сказал он и снова взял её руку, подержал в своих, пожал и вышел из машины.

— До свидания! — прошептала Динни, откидываясь на спинку сиденья и чувствуя, как что-то сжимает ей горло.

Пять минут спустя машина остановилась у подъезда Ферзов, и Динни, подавленная, вошла в дом.