В ожидании Америки

– Я из Орегона, из городка рядом с Портлендом. Но мы все учимся в Вашингтоне. Нас тут целая группа – мы купили европассы и вот катаемся. Три дня в Риме. Завтра утром отправляемся во Флоренцию.

– Во Флоренцию! – повторил я за ней. – Ничего себе!

– А ты один путешествуешь?

– Да нет, я в Америку еду.

– Ты что, по обмену едешь или что-то в этом роде? – спросила одна из подруг блондинки, коренастая девица в джинсах и голубой рубашке с красной эмблемой игрока в поло на левой стороне.

– Нет, мы тут с родителями ждем въездные визы в США.

– Значит, вы что-то вроде… невозвращенцев? – спросила вторая подружка, у которой на коленях лежал малиновый рюкзачок.

– Да нет, мы… – и тут я начал запинаться, как потом запинался бесчисленное множество раз, затрудняясь объяснить наш статус незнакомым американцам, которые понятия не имели ни о жизни в Советском Союзе, ни о еврейской эмиграции, ни о том, как мои родители вырвались оттуда, – мы, по правде говоря, уехали навсегда, – закончил я, испытывая смущение и глядя себе под ноги. – Мы эмигрировали!

– А, понятно, – сказала блондинка, потеряв интерес. – Классно!

Беседа оборвалась. Через несколько минут блондинка и ее подружки поднялись со ступеней.

– Приятно было познакомиться, – сказала одна из них. И все трое повторили: – Приятно было познакомиться. Удачи тебе!

– Спасибо! Увидимся в Америке, – сказал я и засмеялся от стеснения. – Счастливого путешествия!

Через девять месяцев, уже после переезда в Америку, я вспомнил встречу с американскими студентками на Испанских ступенях, читая роман Генри Джeймса «Дэйзи Миллер. В то время я слушал курс по американской литературе у Джорджа Монтейро в Брауновском университете. Как точно Джeймс описал САДЗ – синдром американской девушки за границей! Я вспоминаю раннюю весну 1988 года: я сидел в кресле-качалке в Рокфеллеровской библиотеке с томиком «Дэйзи Миллер» на коленях и размышлял о провинциальной наивности этих молодых американок, их экзальтированном восприятии Европы (и европейских мужчин, добавлю теперь). Русский юноша на пути в Америку, я казался им «невозвращенцем» не только из Советского Союза, но и из Европы. Так ли уж они ошибались?

Генри Джeймс написал «Дэйзи Миллер» в 1878 году, после переезда из Парижа в Лондон. В Париже он встретил Золя и других французских писателей, а кроме того, познакомился с Тургеневым. «Дэйзи Миллер» начинается с тональности характерно неамериканской, почти что русской, как будто не Джeймс, а Тургенев или даже Бунин, который шел по его стопам, сочинил вот такое: «В маленьком городке Веве, в Швейцарии, есть необыкновенно комфортабельный отель». В городке Веве в 1977-м умер Владимир Набоков. Это рядом с Монтрё, где Набоков жил с 1961 года до самой смерти. Эмигрант Набоков покинул Россию в 1919 году, когда ему было почти двадцать лет, и больше не увидел ее никогда. Он приехал в Америку в 1940 году, чтобы писать на английском романы о русских иммигрантах и других выходцах из Европы, попавших в Америку, и об американцах в Европе. Среди них «Лолита», «Пнин» и «Прозрачные предметы». В «Лолите» Набоков обессмертил порочную невинность американской девочки-подростка, сделав ее неотвратимо роковой – одновременно ангельской и демонической – для европейца среднего возраста с тенекрылым именем Гумберт Гумберт. «Лолита» была в числе первых книг, которые я прочитал после приезда в Америку. Но в тот теплый июньский вечер 1987 года «Лолита» была всего лишь далеким и манящим именем, вибрирующим среди множества других звуков и слов, прежде запретных или пока не открытых.

Когда я возвращался с площади Испании в нашу гостиничку в районе Термини, я думал еще об одном знаменитом русском писателе двадцатого века – еврее по рождению Осипе Мандельштаме, который учился в Санкт-Петербурге в том же самом Тенишевском училище, которое позднее посещал Набоков. В стихотворении 1913 года Мандельштам описал американку – для него она была безымянной девушкой из Америки, – которая в двадцать лет переплыла на пароходе Атлантический океан и повидала Лувр и Акрополь. «Не понимая ничего», американская девушка за границей «читает “Фауста”», пересекая Европу «в вагоне», разочарованная тем, что «Людовик больше не на троне».

Я возвратился в гостиницу около одиннадцати вечера. Родители ссорились. Еще в коридоре я услышал саркастическую мелодию маминого голоса, который, не падая, взлетал все выше и выше. Отцовские реплики звучали, как выстрелы из духового ружья. Голос мамы: «Тарарара-трарара-рарара». Голос отца: «Бум. Бум. Бум». Я несколько минут слушал за дверью, прежде чем повернуть тяжелую витую ручку.