В ожидании августа

Хотел спросить её о последней фразе, которую она сказала в апартаментах, но увидел, что мы подъезжаем к дому, промолчал. Шлагбаум для въезда во двор открылся автоматически, неужели водитель уже получил ключ, подумал я. И когда они всё успевают… Помог девушке выйти из машины, рукой показал водителю, чтобы тот ждал. Нажал кнопку пульта, на экране высветился консьерж, узнал нас, открыл дверь. Квартира на четвёртом этаже, лифт в углу, на площадке всего две двери. Я, когда забирал попутчицу, практически не разглядел их жильё, поэтому решил не спешить с уходом. Дверь снова открыла домработница, её звали Валентиной.

– Зайдёшь, есть домашний морс из черноплодки, сильная вещь, – сказала Елена, улыбаясь.

– Чему ты улыбаешься? – спросил я, – стакан можно выпить и у порога… Ты права, пора домой…

Она легко стала прощаться, заодно спросив у Валентины:

Мама в постели?

– Уже час, как спит, сказала, завтра – трудный день…

– Вот тебе напоминание о фонде матери Терезы, – Елена поцеловала меня в щёку, выпроводила за дверь и тут же захлопнула её.

"Быстро, однако, расправились со мной, – подумал я, – как грустно осознавать, что надо уезжать туда, где тебя никто не ждёт. Поеду-ка я на квартиру деда с бабушкой, давно не был там, подышу родным воздухом".

Вышел из машины у своего дома, сказав водителю, чтобы приезжал к девяти утра, а сам ещё не был готов ехать на встречу с женщинами. Но, на всякий случай, держал здесь запас – костюм парадный с белой рубашкой, модным галстуком и лаковыми туфлями. Квартира приняла меня тишиной, спёртым воздухом с запахом пыли. Тут же решил, что на выходные закажу в агентстве уборщицу, пусть придаст моему "схрону" жилой вид. Включил чайник, опять вспомнил бабу Таню: она бы сейчас уже хлопотала у плиты, пекла блины или оладушки. "Ладно, обойдёмся растворимым кофе, – сказал я себе, – а утро вечера мудренее". В кабинете деда, в нижнем просторном ящике финской стенки нашёл две коробки, забитые папками с бумагами. Еле-еле вытащил одну из них, настолько она была тяжёлой, фломастером на крышке написано: "1991год. Для Премьера". Похоже, рука – деда, почерк наклонен вправо, размашистый. Во второй коробке лежали папки с вырезками из газет, разложенные по годам. Решил внимательно пересмотреть всё это хозяйство в свободное время, сегодня уже не осталось сил.

Зашёл в свою комнату, разделся до трусов, халат не стал одевать, откинул одеяло на кровати, чтобы сразу рухнуть в постель. Кофе вдруг расхотелось пить, заварил пакетик цейлонского чая, сел на массивный стул из натуральной берёзы, который дед привёз то ли из Вятки, то ли из Костромы, поднял голые ноги, обхватил их руками, голову положил на колени. Думал не о Елене, не о депутате и журналистке, не о своей непонятной, какой-то подвешенной в безвоздушном пространстве, жизни. Думал о Кате.

Отпустила ли она меня, как говорила, сидя на этой же кухне, баба Таня? Да, десять лет, чуть больше, это – срок. Я намного реже стал вспоминать ту смерть, притупилась боль, рана, которая кровоточила годами, затянулась, сердце уже не выпрыгивает из груди при видении картин её гибели. Но каждый год, по весне, меня тянет в тот город, где мы полюбили друг друга, мне хочется там жить, работать, ходить по трамвайному маршруту, по которому каждый день я провожал её до старенького "жигулёнка", в котором за рулём сидел майор советской армии – отец Кати. Я бы, наверное, даже рискнул спуститься с той горки, по которой она съехала в полынью, но мне до сих пор невмоготу видеть снежные торосы, окрашенные тогда её кровью.

Были ли у меня партнёрши в студенчестве? Конечно, от такой самостоятельной и раскованной жизни не стоит ожидать целомудрия. Да и не надо, уверен, этого делать: жизнь есть жизнь, её невозможно остановить. Но полюбить я так никого и не смог. Однолюб? Да, так мне говорили и дед Николай, и отец. Тут даже другое примешивалось: чистый символ мальчишеской, а потом юношеской любви требовал других подходов и мерил. Каких? Да, бог их знает… Я даже наблюдал за сестрой, Дарьей, думая, может ли она полюбить в четырнадцать лет? Может, но это была уже совсем другая, современная что ли, "любовь-морковь". Мне даже в страшном сне не могло присниться, что Катя приведёт домой какого-то парня, чьё имя она не может даже вспомнить. А Дашка – пожалуйста. Причём делалось это не ради эпатажа, не ради того, чтобы насолить родителям. Так все делают и поступают точно так же, как моя сестрёнка.