В ожидании Годо

Ему передают пальто. Он ставит стул перед кроватью, надевает пальто, садится, кладет ногу на ногу, проводит рукой по жалкой шевелюре встает, снова поворачивается в сторону ложи.

И шляпу.

Ему передают шляпу, он ее надевает и снова усаживается на стул.

Стекольщик. Ах, незадача, я забыл свой блокнот.

Зритель. Я буду краток. Только не перебивайте, если, конечно, вам не придет в голову что-нибудь остроумное. Это как раз то, чего нам недостает. (Откашливается, чтобы прочистить горло.) В общем, так. Постараюсь держаться в рамках приличия. Этот ваш фарс… Хотя нет, вот что я сперва хотел бы узнать. (Стекольщику.) Где ваш сын?

Стекольщик. Он болен.

Зритель. Вот-вот, ответ, достойный того, что здесь происходит. Я не спрашиваю, что с ним, я спрашиваю, где он.

Стекольщик. Дома, в кровати.

Зритель. А его мать?

Стекольщик. Вам-то до нее какое дело?

Зритель. Ну, ну, не кипятитесь, больше вопросов нет.

Стекольщик. Вот так оно лучше.

Зритель. Итак. Этот ваш фарс… (снова прочищает горло, но на этот раз не глотает, а сплевывает в носовой платок) этот фарс слишком затянулся.

Стекольщик. Мои собственные слова.

Зритель. Я намеренно говорю «фарс», дабы представить вас в более выгодном свете. Ведь даже лучшие писатели подчас называют фарсом серьезные произведения, если хотят, чтобы их воспринимали всерьез.

Голос из ложи. Хватит чушь пороть! Ближекделу!

Зритель. Странно. Как только я вышел к вам на сцену, так почему-то сразу растерялся. (Пауза.) А это со мной редко случается. (Пауза.) Все стало расплывчатым, туманным, ясность куда-то ушла. (Прикрывает глаза рукой.) Я даже не помню, о чем говорил.

Голос из ложи. О фарсе, фарсе!

Из суфлерской будки на сцену вылезает Суфлер. В руке у него текст пьесы.

Суфлер. Идите вы все знаете куда? Несут какую-то отсебятину. Слушать тошно. Прощайте. (Уходит в кулисы.)

Стекольщик. Эй, эй, текст! Оставьте нам текст!

Из кулис вылетает тетрадь с текстом, падает на пол.

Хорошенькое дело!

Зритель. Попробую еще раз, но в последний.

Стекольщик. Подождите. (Жаку и Виктору.) О чем это вы там шепчетесь?

Жак и Виктор замолкают.

(Зрителю.) И как, по-вашему, надо поступать с такими придурками?

Зритель. Как раз это я и хотел сказать. Хорошо, что вспомнил. Этот ваш фарс…

Стекольщик. Слушайте, зачем повторять одно и то же десять раз. Вы ведь не в баре среди критиков. Дальше, дальше.

Зритель. А вот на критиков вы совершенно напрасно ополчились. Больше одного пинка на пьесу они терпеть не станут. Это вам не рогоносцы какие-нибудь.

Стекольщик. Ладно, договаривайте наконец, пора закругляться.

Зритель. Вот что мне хотелось бы констатировать. Я с вашего спектакля не ушел. Почему? Из любопытства? Наверное. Все мы люди… Чтобы посмотреть, сумеете вы его разговорить или нет? Может быть. Чтобы принять участие в вашей дурацкой сцене отравления? Признаюсь, признаюсь, и это возможно. Кроме того, жена моего друга освободится только в половине двенадцатого, а здесь все же теплее, чем где-нибудь в кафе. (Ежится, словно от холода, поднимает воротник пальто.) Но это все мелочи. Нет, я, пожалуй, остался из-за того, что что-то в этой истории меня изумляет до оцепенения. Как бы вам получше объяснить? Вы разбираетесь в шахматах? Нет? Ну, не важно. Это все равно что наблюдать за игрой шахматистов самой низкой категории. Три четверти часа прошло, а они так и не прикоснулись ни к одной фигуре, сидят себе, как два идиота, считают ворон за шахматной доской, а ты стоишь рядом и чувствуешь себя еще большим идиотом, испытываешь отвращение, тоску, усталость, но стоишь, буквально замерев в восхищении от их идиотизма Но наступает момент, когда становится невтерпеж. Тогда ты им говоришь: «Чего вы ждете, ходите вот так и так, сюда и сюда, ходите же наконец, и все, пора расходиться». Конечно, это непростительно, это противоречит элементарному здравому смыслу, ведь ты их даже не знаешь, этих типов, но ничего с собой поделать не можешь, потому что если не вмешаться, то просто нервы не выдержат. Вот примерно это со мной и происходит сейчас. Mutatis mutandis[17], разумеется. Улавливаете?

Стекольщик. Нет. Мы тут не в шахматы играем.