В ожидании Роберта Капы

Политическая обстановка была накалена до предела. Отказ Англии поддержать Францию, с тем чтобы остановить предпринятую Гитлером ремилитаризацию Рейнской области, продемонстрировал французам, что они остались без своего основного союзника. Постоянные передвижения войск Муссолини на границе Абиссинии отнюдь не внушали оптимизма. Едва ли хоть одно воскресенье в Париже обходилось без уличных протестов. Сотни тысяч человек регулярно выходили на улицы со знаменами, плакатами и лозунгами, призывая сформировать Народный фронт. Чим, Анри Картье-Брессон, Герта, Фред Штейн, Брассай, Кертес… фоторепортеры со всей Европы, стремясь поймать в объектив кипение страстей, карабкались на карнизы, залезали на деревья, поднимались на крыши. Студенты, рабочие из Сен-Дени собирались в круг и о чем-то яростно спорили в районе Маре… Что-то явно назревало. Что-то серьезное, грозное… И все рвались в гущу событий со своими «лейками», «кодаками», «лингофами», «эрманоксами», «роллейфлексами», двухлинзовыми зеркалками… с просветленной оптикой, с трансфокальными объективами, с полуавтоматической зарядкой, с фильтрами, со штативами… Бегали, взвалив все это на плечи. Они были всего лишь фоторепортеры, профессиональные зрители. Свидетели эпохи, не знающие, что живут между двумя мировыми войнами. Большинство привыкли нелегально пересекать границы. Они уже не были немцами, венграми, поляками, чехами, австрийцами. Они были беженцами. Не принадлежали ни к одной нации. Кочевники, люди без родины, они чуть ли не каждую неделю собирались, чтобы почитать вслух отрывки из романов, стихи, сыграть спектакль по антифашистской пьесе Брехта или устроить лекцию. Все они были романтиками. Дай мне фотографию – и я построю тебе мир. Дай мне камеру, и я покажу тебе карту Европы, больной и хрупкий континент, всплывающий из ванночки с проявителем: вот лицо старика на фоне Нотр-Дама; вот женщина в трауре, прикрыв глаза, бормочет молитву у камня на еврейском кладбище; и всего несколько лет спустя – мальчик, в страхе поднявший руки в варшавском гетто; раненый солдат с повязкой на глазах, диктующий письмо товарищу; темные силуэты зданий на фоне черно-белых вспышек от взрывающихся снарядов; вот Герта, скорчившаяся в окопе с камерой на шее; легкое смещение фокуса, чтобы взять в кадр горящий мост на заднем плане, геометрия ужаса. Еще немного, и мир превратится в театр военных действий.

На рю Лобино каждую вторую субботу торговали экзотическими товарами, там были и индийские специи, и духи в разноцветных флакончиках, и ткани цвета индиго, и хна для волос, и птицы тропических лесов, родичи Капитана Флинта. Каждый раз, проходя мимо торговца пернатыми, Герта вспоминала о нем. При взгляде на оранжево-зеленое оперение в памяти вставала обложка книги, которую она читала в детстве: на аквамариновом фоне – пират с попугаем на плече.

Воображение вечно шутило с ней шутки. Уносило слишком далеко. Джон Сильвер, «Остров сокровищ».. Излишняя впечатлительность. Герту, выросшую в мире, готовом вот-вот рухнуть, история с Капитаном Флинтом ранила гораздо больнее, чем она готова была признать. Не только из-за того, что она привязалась к попугаю, не только из-за того, что привыкла наблюдать, как он разгуливает по квартире, но еще и потому, что гибель его была бессмысленной. Абсурдной. Никому не нужным варварством. Однако девушке даже в голову не приходило купить нового королевского попугая из Гвианы. Не из тех она была, кому непременно надо заполнять пустоты в сердце. Герта ходила между палатками, дыша хаосом рю Лобино, – аромат имбиря и корицы, крики торговцев, чириканье птиц, – ловя образы незнакомого мира.

Чим уговорил их поселить в одной из незанятых комнат квартиры Фреда Штейна, молчаливого и застенчивого парня с врожденным чувством композиции. То, что он тоже был из Германии и к тому же беженцем, оказалось решающим аргументом для Герты и Руфи. К тому же так аренда обходилась дешевле. После погрома, устроенного «Огненными крестами», девушкам было спокойнее с мужчиной в доме, пусть они и не хотели этого признавать. Все подозревали, что основные антисемитские группировки Франции напрямую связаны с Германией, и это совсем не внушало оптимизма, особенно учитывая прошлое Герты.

У Фреда был свой особый подход к фотографии. Ловя ускользающую повседневность, он искал необычный ракурс и руководствовался больше непосредственными впечатлениями, чем интуицией. Когда Фред фотографировал яркого попугая на прилавке, каждый, глядя на снимок, мог мысленно проследить всю цепочку событий: как птицу поймали в тропическом лесу, посадили в бамбуковую клетку, пустили в странствие по волнам коммерции, чтобы через много-много дней пернатая очутилась в палатке на рю Лобино.