В ожидании Романа

Родители кое-как договорились друг с другом, развелись, разъехались. Маме с Серегой осталась квартира. Отцу – дача и машина. Отношения разладились окончательно. Мать вечно жаловалась Сереге на отца и на свою загубленную жизнь. Отец звонил крайне редко, и с сыном они практически не виделись...

Сергей жил своей жизнью – мечтами об альпинизме, удовлетворением, которое приносили удачные похищения, и воспоминаниями о Леночке из параллельного класса. За столько лет он так и не открыл ей своих чувств. Хотя мог бы... Тем более что часто они встречались глазами, и в ее взоре он видел вопрос. Не равнодушие, а именно вопрос и еще – готовность к разговору. Так ему казалось... Но не решался.

Когда первый раз попал в горы, то «заболел» ими серьезно. «Заболел» – в смысле был покорен, восхищен... Но самое главное – чувство опасности, в котором он находился постоянно. Всегда внутренне в боевой схватке, всегда готовый к борьбе, к капризам погоды, к сюрпризам природы. Это настолько его организовывало, дисциплинировало и держало в напряжении, что покой и расслабление были лишь подготовкой к новому усилию над собой. И лишь в таком приподнятом состоянии боевой готовности он испытывал удовлетворение и кураж.

Что интересного в размеренности, в каждодневном, известном заранее расписании, в жизни по режиму? Что интересного в безопасности? В комфорте? Это расслабляет, дезорганизует, лишает острых ощущений. А без острых ощущений – разве жизнь?! Так, жалкое существование!

Однажды он все же решился подойти к Леночке. Они учились уже в выпускном классе и готовились к последнему звонку. Кто-то организовывал праздничную линейку, кто-то отвечал за поздравления учителям, родительский комитет собирал деньги на цветы, а Серега взялся пригласить ребят-альпинистов с гитарами, чтобы они устроили концерт, спели известные бардовские песни, что-то из Высоцкого.

Все волновались, носились по актовому залу, украшали сцену, передвигали стулья, репетировали речи и стихи. За кулисами Сергей и Лена случайно столкнулись, и оказалось, что они одни в этой комнате за сценой. Как они оказались рядом, никто из них не понял. Память Лены потом какими-то урывками возвращала ей некоторые мгновения того внезапного уединения. Вот она стоит, прижавшись к стене, а Серега – почти вплотную к ней. Вот у нее подкашиваются колени, и она начинает медленно сползать. Он подхватывает ее, прижимает к себе, держит крепко и смотрит в глаза. Вот он, одной рукой продолжая обнимать ее, другой запирает дверь гримерки на ключ и начинает ее целовать. Дальше она не помнит совсем. Потом вспоминает, как стучат в дверь, зовут их, ищут. Они не откликаются... Потом тишина актового зала, синяя темнота раннего весеннего вечера, Серегино могучее, сильное, трепетное тело и свои обессиленные руки, запрокинутая голова и небывалое чувство блаженства...

...Ну, вот. Вылетает их несколько человек. Все, как и он, мародеры. Так они себя, естественно, не называют. Работа. Ну, не стандартная, прямо скажем, однако, работа. В своем кругу они не очень-то озадачиваются определениями. У всех четкая специализация. Кто чем занимается... Из Москвы, как правило, летят группой, а там, на месте, рассредоточиваются. Работы в местах стихийного бедствия всегда много. Но это для одних бедствие, а для других... Есть же поговорка: «Кому война, а кому мать родна». Так это про них. Кто по магазинам, кто по квартирам. У одних экстремальные съемки, у других – фото и репортажи. Серега специализировался на золоте, деньгах и пластиковых картах. Его интересовали квартиры. Именно там – в полуразрушенных домах, в разоренных стихией городах, в покинутых жилищах – он обретал кайф. То есть для него – и в этом он признался себе уже давно – были важны даже не деньги, не само воровство как способ заработка, не удовлетворение каких-то нереализованных притязаний, а именно выброс адреналина, именно напряжение нервов до состояния звенящей струны, именно дрожь под коленками, которая неизбежно возникала и которую непременно надо было преодолеть...

Он работал один. Заходил в квартиру, цепко охватывал ее взглядом, почти безошибочно угадывая места хранения денег и драгоценностей. Брал не глядя, не считая, не перебирая. Пластиковые карты очень любил. Ему нравилось в них все – и тайна суммы, и миниатюрные размеры, и безболезненность провоза через таможню...