В ожидании солнца (сборник повестей)

В «рафике» нас было пятеро; но говорить сейчас о своих товарищах нет необходимости, потому что к истории, о которой я хочу рассказать, никто из них никакого отношения не имеет.

Мы уже давно молчали, за долгую дорогу обо всем переговорили, однообразные пейзажи с пыльными виноградниками нам порядком надоели. Уставшие от ухабистых проселочных дорог и тряской брусчатки, разморенные жарой, мы подремывали, лишь изредка просыпаясь от сильного толчка на выбоинах. И когда машину встряхнуло сильнее обычного, так, что, обсыпая осколками сиденья, повылетали стекла, а мы, сорванные с мест, попадали на дно кузова, нам тоже вначале показалось, что это очередная колдобина, которой не заметил наш шофер. Но уже в следующее мгновенье мы увидели помятый капот тупорылого газика, а наш водитель вдруг всем корпусом рванул баранку влево, машина взлетела на крутую насыпь и уткнулась в лозы виноградника. Если бы не эта крутизна, погасившая скорость, нам бы, пожалуй, пришлось худо. А так, как говорится, лишь отделались легким испугом да небольшими ушибами.

Мы вышли из машины. У нашего «рафика» было смято крыло и пробита правая часть кузова. Газик пострадал больше, радиатор запал внутрь, сдвинув мотор. Машина истекала водой и маслом.

Наш шофер, размахивая кулаками, набросился на хозяина газика с самыми страшными ругательствами. Но когда мы спустились к ним с откоса, он говорил уже спокойнее, а затем и совсем замолчал, словно поняв вдруг, что перед ним стоит глухонемой. Мы все вначале подумали: водитель газика молчит потому, что оправдываться ему нечем, он и действительно виноват на все сто процентов, его машина на всем ходу вылетела на трассу с проселочной дороги, а какие бы то ни было оправдания лишь еще больше настроили бы нас, пятерых, против него. Но уже несколько успокоившись и присмотревшись к нему, поняли: парня совершенно не волновало случившееся, он был абсолютно равнодушен ко всему и напоминал человека, который уже давно примирился с мыслью о своей самой что ни на есть печальной участи. Он был высок, красив, такие типы часто встречаются у нас на юге, где круто смешана кровь южных и северных национальностей. У него были черные гладкие волосы и синие — не голубые, а именно синие, как это часто бывает у брюнетов, — глаза. Тонкое, слегка продолговатое лицо в те минуты очень побледнело и поэтому казалось светлым, как у ребенка. Внешне это был чуть ли не идеальный парень, хоть сегодня снимай его в кино в роли эдакого героя-красавца. Даже кисти рук его, словно напоказ высунувшиеся из коротких рукавов замасленной нейлоновой куртки, как бы убеждали неверящих в силу этого парня: вот сожмемся в кулачищи, и тогда… Но, как ни странно, сейчас они были вялы, как гроздья тронутого морозцем винограда.

— Моя вина, ребята, — наконец безучастно произнес парень.

Рядом уже остановилось несколько машин, вышли любопытные. И тут же, как бывает в подобных случаях, подкатил мотоцикл с двумя работниками ГАИ. Быстро, молча осмотрев помятые машины, дорогу, милиционеры, по всей видимости, сразу же все поняли, и коренастый лейтенант, подойдя к парню, произнес спокойно, с легким вздохом:

— Снова ты, Борута…

— Я, — вяло ответил парень.

— И вином разит. Пьян?

— Есть малость.

— Ну, теперь не открутишься!

— А я теперь и не собираюсь…

Пока проводились разные замеры, опрашивали очевидцев, составляли протокол, Вадим Борута (мы теперь уже знали его имя) оставался стоять на одном месте, все с тем же безучастием глядя перед собой, коротко и односложно отвечая на вопросы, которые ему задавали, ни в чем не оправдываясь, а даже наоборот — полностью взяв на себя вину, и этим невольно вызвал наше сочувствие. Когда все было закончено и лейтенант, глядя на наш искореженный «рафик», спросил, куда мы следуем, парень слегка повернул голову в нашу сторону. А услышав, что мы едем в Вилково и будем там до тех пор, пока не починим машину, Борута заметно заволновался и, довольно решительно взяв меня за руку, сказал просяще:

— Мне нужно сказать вам несколько слов.

Заметив на моем лице удивление и истолковав его по-своему, он быстро произнес, кивнув на помятый газик:

— Нет, нет, вовсе не об этом! Это все ерунда. О другом, о личном… Ну, на две минутки. Отойдем… — И, поймав на себе взгляды работников ГАИ, добавил: — Не бойтесь, не сбегу..

— А куда тебе бежать, — отмахнулся лейтенант.

Мы остановились у виноградных лоз.

— Присядем, в ногах правды нет, — сказал Борута.

Мы сели на колючую, выгоревшую траву. Солнце пекло вовсю, сидеть было неудобно и жарко, на дороге хоть ветерок обвевал, да и вообще всегда кажется, что стоять на солнцепеке куда легче, чем сидеть.

Борута раздражающе долго собирался с мыслями, а потом заговорил торопливо и не очень внятно.

— Теперь уже конец, — загудел, — посадят. За хулиганство полтора условно схлопотал. Срок еще и не кончился. Но мне все равно… Пусть хоть смерть!..

— А почему при этом должны страдать другие? — перебил я его.

Он приумолк на мгновенье, тупо, непонимающе глядя на меня.

— Мы-то, говорю, при чем? Ведь и мы могли погибнуть! Или кто-нибудь другой…