В ожидании весны

В детстве у Арташа была забава такая: он заходил в подъезды соседних домов и, прицелившись хорошенько, плевал на висевшую с потолка, как правило, единственную в подъезде лампочку и «взрывал» ее. Так он поступил и после первого свидания с Джеммой. Когда он услышал, как Джемма вошла в квартиру и заперла дверь, он плюнул на лампочку в ее подъезде, и лампочка, конечно же, перегорела сразу. Арташ и Джемма стали встречаться почти каждый день, ходили в кино, гуляли, сидели в многочисленных ереванских кафе и в итоге решили пожениться, даже назначили дату, но, как уже было сказано, жених пропал в самый последний день. Ни Джемма, ни ее отец (которого она все же пригласила на свою свадьбу, хоть и не разговаривала с ним), ни многочисленные ее родственники не знали, что в тот день, когда Арташ уже должен был покончить со своим холостяцким существованием, у него случился приступ. И Арташ пропал на ближайшие пару лет. Так что почему он оказался в тот январский день 2007 года в деревне Аратавор, когда освящали новую церковь, никто не знал. Тем не менее он увидел, как Джемма целуется с руководителем одной из ереванских радиостанций Арамом Назаряном. Казалось, после этого он сошел с ума по-настоящему. Откуда-то достал номер Джемминого сотового, названивал ей несколько раз в день, а в последнюю субботу января поздно вечером явился к ней домой. Он нашел Джемму и ее подругу Мэрико пьяными до невозможности и сразу же предложил своей бывшей невесте спровадить Мэрико.

– Кто она?

– Подруга.

– Кто она, я спрашиваю?!

– Внучка Ара Манояна.

– Вызови такси.

Когда Мэрико, которую с трудом удалось посадить в такси, наконец уехала, ынгнавор Арташ вместе с Джеммой вернулся в квартиру.

– Зачем ты выпиваешь столько? – спросил он.

Джемма, наливая себе в рюмку, ответила:

– Важно не то, сколько я выпиваю, а важно, сколько выпивает эта маленькая сучка.

– Зачем тебе это?

И тогда Джемма стала кричать:

– Ты кто, ара? Откуда ты взялся опять на мою голову? Импотент хренов! Зачем ты пришел? Неужели, чтоб трахнуть меня? Ведь у тебя не получится! Никогда и не получалось! Или ты, как прежде, хочешь сидеть и смотреть, как я мастурбирую?

– Нет, – спокойно ответил Арташ. – На этот раз я тебя возьму. Но только с одним условием. Ты должна быть очень пьяной.

И Арташ насильно стал вливать в горло Джеммы теплую водку. Все больше и больше. До тех пор, пока Джемма не потеряла сознание. Тогда Арташ встал, оглядел единственную комнату своей бывшей невесты и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью… В подъезде он остановился на минуту, плюнул на лампочку, которая висела на проводе с потолка и которая, конечно же, сразу перегорела, и вышел в ночь.

В правом кармане его кожаной куртки со смешным и несколько глупым меховым воротником лежала флешка, которую Арташ то и дело нащупывал вечно потеющими пальцами. На этой флешке были фотографии, которые он, Арташ, решил завтра же выслать анонимно одному высокопоставленному и влиятельному депутату, а так же епископу Микаелу Паяджяну. На фотографиях этих был изображен руководитель FM-радиостанции Арам Назарян, прижимающий молодую красивую женщину к задней стене новопостроенной церкви сурб Аствацацин. Фотографий было несколько. На одной молодая женщина подняла ногу в чулке и обвила ею бедро директора радиостанции. Отчетливо была видна граница резинки чулка и белая ягодица…

Джемме было тридцать два года, когда она умерла, захлебнувшись во сне собственной рвотой у себя в квартире. Никто не знает, сколько раз за всю жизнь бьется сердце у человека. Никто никогда не может это подсчитать точно. Но там, наверху, на небесах, куда мы все отправимся после смерти, знали: сердце Джеммы Саркисян остановилось на 1 177 344 975-м ударе.

Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.

23

Мэрико не ошибалась: Гарик действительно нашел себе в Москве «блондинку с ножками от ушей», и ее звали Надя.

Надя и чах Гарик просыпались вместе в Надиной московской квартире, пили кофе в постели, завтракали, потом Надя уходила на работу, а он оставался один и мучился. Сидел час, другой за письменным столом – он говорил, что вот-вот сделает великое то ли изобретение, то ли открытие, – потом вставал, начинал ходить из одного угла комнаты в другой. Много курил и упрекал Надю в том, что та оставляла его мучиться в одиночестве, а сама уходила. Гарик, конечно, понимал, что она зарабатывает за них обоих (ведь он нигде не работал), но понимание этого не утешало, а скорее наоборот: заставляло мучиться еще больше.

Гарик о многом думал, когда оставался один. Например, что Надя немногим старше его дочери Мэрико и что это противоестественно, что она работает, а он лишь готовится сделать великое изобретение, что живет он в ее квартире, как в тюрьме: Надя запирала его на ключ, и однажды, когда он попытался протестовать, она вспылила:

– Я хочу, чтоб ты делал свое изобретение, а не шлялся где попало. Ты никуда не уйдешь, пока не закончишь со своим изобретением. Не забывай, что ты и твоя ереванская семья живете за мой счет!