В парализованном свете. 1979—1984

— Ну как же? А для истории? Когда она будет написана вполне правдиво… Я бы, пожалуй, предложил назвать ваше растение так: «Музарелла Фестивальная».

— С одним или двумя «л»? — спросил Ласточка.

— Видимо, с двумя… Вы ведь пригласили меня как представителя отдела информации?

— Только как друга, — сказал Триэс.

— Понятно. Хотите быть скромными. Ну-ну! — Андрей Аркадьевич осуждающе покачал головой. — Да вас просто не заметят! Что бы вы там ни сделали, ни изобрели. О вашем существовании просто никто не узнает. Главное ведь сейчас знаете что? Постоянно выступать, трубить на каждом углу, бить в барабаны. Хоть и не поймут, а запомнят, обратят внимание. Все настолько погружены в собственные проблемы. Ничего не стоит сгинуть в этом бездонном море информации.

— Вот и хорошо!

Белесый вихор у Ласточки на макушке трепетал вызывающе.

— В каком смысле, простите?

— Ну наступят же когда-нибудь другие времена… Людям до смерти надоедят все эти врали, болтуны-выступалы, пустомели-рекламисты, кликуши-крикуны. Они вдруг опомнятся и спросят друг у друга: неужели не осталось среди нас нормальных? Кто, вместо того чтобы молоть языком и орудовать локтями, как следует умеет работать руками и головой? Кто сидит на своем месте и тихо, достойно делает свое настоящее дело? Вот тогда-то, может, мы и понадобимся. Мы и наша «Музарелла».

Уже через час после ухода Андрея Аркадьевича все было кончено. Лаборантки несколько раз выходили на улицу с огромными свертками и под моросящим дождем направлялись в сторону институтской свалки. Комната стала доступной для всеобщего обозрения.

Приходили разные товарищи: в одиночку и группами по несколько человек — в костюмах, халатах и ватниках. Они стучали по стене кулаками, прикладывали ухо, слушали. Каждая новая комиссия утверждала, что разрушение произошло не по вине контролируемых ею служб. Назначили специальную многоотраслевую комиссию, подключили отдел информации, машинную технику. Были получены интересные, хотя и нелепейшие по сути своей результаты. Расчеты, в частности, показали, что если бы потолок начал рушиться от старости или проседания фундамента, он разрушился бы не здесь, а совсем в другом месте. Служба коммуникаций указывала на строителей. Строители же уверенно потрясали справочником Ле Беля и де Бура. Для выяснения причин аварии кто-то предложил воспользоваться методом изотопно меченных предшественников — в просторечье: «методом предшественников». В щель засунули крюк и вытащили несколько листьев — вещественных доказательств, позволяющих эксплуатационщикам обвинить строителей в недобросовестности. Якобы в бетон могли попасть семена, прорасти и разрушить несущую часть перекрытия. Строители только посмеялись, не сочтя даже нужным ответить официально. Лично Никодим Агрикалчевич приходил осматривать щель в потолке, однако его реакция была неопределенная, и конфликтующие стороны не могли понять, кого поддержит он в затянувшемся споре.

Впрочем, Никодиму Агрикалчевичу было не до того. В это время он слишком много внимания уделял  и н с т и т у ц и о н а л ь н ы м  структурам, необходимым институту как воздух, ибо без них система согласований работала из рук вон плохо. Большие надежды возлагались на товарища Кирикиаса, который должен был довести начатое им до конца, но товарищ Кирикиас что-то не очень их оправдывал. То ли по состоянию ухудшившегося здоровья заведующий отделом информации уже не тянул, то ли просто по возрасту. И хотя Никодим Агрикалчевич был всего на год моложе Вигена Германовича, он не боялся ставить такого рода вопросы ребром: либо тянет товарищ, либо не тянет. Для одного шестьдесят лет — это только начало, для другого, извините, конец.