В парализованном свете. 1979—1984

Но тут профессор ошибся. Самым непростительным для психолога-психиатра образом. Третий был как раз не актер, а писатель, печатающийся под псевдонимом Платон Усов.

— Чем могу быть полезен?

Профессор Петросян засовывает лохматые руки в карманы халата. Большие короткие пальцы туда не влезают, не помещаются там, остаются снаружи. Профессор Петросян покачивается, перенося центр тяжести с пяток на носки — и снова на пятки.

— Я Кустов Антон Николаевич. Доктор наук.

— Очень приятно. Петросян Грант Мовсесович.

Профессор извлекает из бокового кармана халата тяжелую ладонь, протягивает, жмет без энтузиазма.

— Вам должны были звонить.

— Когда?

— Вас должны были предупредить…

К сожалению, у профессора нет пока полной ясности. Нет уверенности. Кто именно звонил? Кто такой доктор Кустов? Что за фрукт? При чем остальные? Целая банда — черт их там разберет.

— Прошу, — говорит профессор, резко выбрасывая ладонь вбок.

— А его куда? — интересуется Тоник.

Профессор Петросян привычным взглядом окидывает диван, проводит ладонью по выбритой до синевы щеке, переглядывается с сестрой.

— Им займутся.

— Доктор, это опасно? Кхе!

Вопрос неуместен. Наивен. Преждевременен. Непрофессионален.

— Доктор, кхе! Мы вас очень просим: сделайте что возможно.

Седой Платон де Филиппо суетится возле портфеля, достает сперва новую, пахнущую типографской краской книгу, следом за ней — бутылку марочного армянского коньяка.

Антон Николаевич и Тоник обмениваются взглядами. Антон Николаевич смотрит на Платона де Филиппо как на полоумного. Нет, это что-то из ряда вон. Это непостижимо! В коридоре, при посторонних… Полный кретин! Даже такого простого дела нельзя поручить.

Профессор Петросян берет книгу, раскрывает на первой странице, благосклонно знакомится с посвящением на титуле, написанным шариковой ручкой коряво и наискосок, удовлетворенно кивает, заглядывает в конец, вычитывает там имя, отчество и фамилию автора, выпячивает нижнюю губу. Потом с самым заинтересованным видом разглядывает этикетку на бутылке.

Антон Николаевич сгорает со стыда. Антон Николаевич осознает весь комизм создавшегося положения. Антон Николаевич понимает, что коньяк тут явно некстати. Что доктора коньяком не смутишь, не проймешь. За плечами профессора Петросяна наверняка большой профессиональный и практический опыт.

— Non lo bevo mai, mai, — обращается профессор к Платону де Филиппо по-итальянски. — Per il fegato, sa, è pessimo, — говорит он, вежливо возвращая бутылку. — Si dice anche che per gl’intestini[8], — добавляет, чтобы писателю Платону Эдуарду де Филиппо все было до конца ясно. Как с самого начала это было ясно Антону Николаевичу. — А за книгу спасибо. Весьма признателен вам, Платон Николаевич. Прочту с удовольствием. Непременно. Прошу!

Волосатый короткопалый кулак профессора разжимается. Выгнутая его ладонь превращается в клюв лебедя, нацеленный в сторону застекленной двери.

Они идут следом. Становится жарко. У Тоника пылают щеки. Он расстегивает молнию на двухцветной, как и лыжная шапочка, куртке: в основном синей, но с красными полосами на рукавах.

Скромную обстановку профессорского кабинета составляют письменный стол, кресло, кушетка, шкаф для бумаг, вешалка в углу, портрет на стене и два стула. Они раздеваются. В скромном и маленьком профессорском кабинете они привычно рассаживаются рядком на кушетке. Теперь Грант Мовсесович сверху вниз взирает на посетителей.

— Простите, уважаемые, — обращается он к присутствующим. — Я хочу спросить. — Профессор вскидывает брови, округляет глаза. — Почему именно вы? У него что, нет жены, близких родственников?

— Никого.

— Жена недавно скончалась. Кхе! Такая славная женщина…

— Ну, положим… Это не совсем так… — поправляет товарища доктор Кустов. — Жена у него, строго говоря, есть…

Профессор Петросян внимательно выслушивает каждого. В борении мнений рождается истина. Некоторая противоречивость ответов свидетельствует, видимо, о сложности ситуации. Профессор Петросян помечает что-то в своей тетради, делает про себя предварительные выводы, несколько раз обращается за разъяснениями к Антону Николаевичу. Как доктор к доктору. Как коллега к коллеге.

Три пары ушей жадно ловят каждое слово профессора. Три пары глаз сосредоточены на его переносице. Будто не только коллега Кустов, но и остальные двое тоже готовы и хотят отвечать.

Профессор Петросян, однако, медлит с новыми вопросами. Профессор Петросян откладывает на неопределенный срок уточнение интересующих его деталей. Дальнейшее прояснится в ходе обследования. Пока же графы «семейное положение» и «профессия» он оставляет пустыми.

— Нельзя ли поместить его в отдельную палату? Кхе! С учетом того, что он все-таки имеет право. Как участник и инвалид. С учетом заслуг, я имею в виду.

Профессор Петросян заверяет клиентов, что таких условий, как в его отделении, они не сыщут нигде.

— Почти нигде, — уточняет. — Мы лечим не только лекарствами, — произносит он загадочную фразу, бросает пудовые кулаки на столешницу, выпрямляется в кресле и предлагает посетителям самим убедиться. — Ecco![9]