В парализованном свете. 1979—1984

От этого последнего слова больной вздрагивает. «Ке каццо?» — думает. А вслух говорит:

— У вас разве хуже?

Посетитель на мгновение задумывается.

— Меня вот что интересует. Вернее, не что, а кто: Кустов.

— Кустов?

— Да, вы его знаете.

— Какой еще Кустов?

Тут посетитель, чуть сощурив левый глаз, посмотрел на больного так пристально, что у того даже ладони вспотели.

— Антон Николаевич. Не прикидывайтесь.

— Не знаю я никакого Капустова!

— Прекрасно знаете.

— Говорю, не знаю… Я больной, поня́л? Припадочный. Нервный. Иди отседова! Ва фан куло!

При этих словах вздрогнул уже посетитель.

— Иди, иди, — заметив это, повторил больной. — А то сестру позову. Могу поуродовать насмерть, поня́л? И мне ни хрена за это не будет. У меня справка есть. Я психованный. Поня́л?

— Зря горячитесь, зря…

Исполненная доброжелательства и оптимизма улыбка вновь озарила лицо посетителя. Больной же, обессилев, опал на высокой подушке.

— Вы, наверно, не поняли. Я не представился. Извините. Скаковцев Александр Григорьевич, следователь по особым делам.

— Ке каццо?

— Ну по-итальянски я тоже могу, хотя по-русски и сильнее, но… Возможно, я недостаточно ясно выразился. Речь идет о Кустове Антоне Николаевиче. Сорока двух лет. Докторе наук. Заведующем лабораторией. Он бесследно пропал. Его ищут и не могут найти.

— Так и хрен с ним! Может, запил.

— Он не пьет.

— Вы-то почем знаете?

— Знаем, — сдержанно, но с достоинством заметил Александр Григорьевич.

— Ну так загулял с бабой.

— Не могли бы вы в таком случае…

— Не, меня не касается. Кто с кем гуляет — личное дело каждого. Ва фан куло! Поня́л?

— Да, — сказал посетитель, стыдливо опустив глаза. — Я понимаю. Согласен, что личное. Но бывают же обстоятельства…

— Захочет — найдется. Не захочет — не найдется. Как ни ищи. Поня́л?

— А если его похитили? Или даже убили?

— На «жигули», что ли, позарились? У него же самая дешевая модель.

— Вам известно, чем он занимался?

— В своей конторе? Ну химичил там что-то, — глумливо ухмыльнулся больной. — За пять кусков в месяц. Не пыльная, скажу, работенка. Но вообще-то не особливо… Может, конечно, он и шибко волочил, только машину за ним на дом не слали…

— Это не имеет значения.

— Вот еще! Скажет тоже… Не имеет… А санаторий бесплатный раз в году? Тоже не имеет? А загранкомандировки?.. Его ведь только к демократам…

— Антон Николаевич считался крупнейшим специалистом.

— Ага. Крупнейшим. То-то я ему всегда дефицит доставал. Мне он что-то не очень… Да плюньте. Не нужен он никому. Делать нечего, что ли? Вы ведь небось оттуда?..

— Не совсем… Ну в общем-то да. Оттуда… — отвечал Александр Григорьевич, проследив за поднятым вверх костлявым указательным пальцем больного.

Как видно, ему не хотелось затрагивать эту тему. Он съежился, заерзал на стуле, зашевелил, тоже на удивление новыми и блестящими, несмотря на уличную грязь, туфлями на тонкой, чистой подошве из превосходной светлой кожи. Должно быть, имел чин немалый — подкатил на персональной машине к самому подъезду.

— Не пойму, стронцо, кому какое дело? Он что, сам не разберется? На хрен общественность привлекать? Если вас его жена накрутила, то лучше не ввязывайтесь. Не советую. Баба — стерва.

Но нет, как будто не то.

Александр Григорьевич категорически отрицает свое вмешательство в семейные дела доктора Кустова. Александр Григорьевич снова и снова объясняет, что пропавший интересует его с другой точки зрения. Есть основания полагать, что доктором Кустовым могла заинтересоваться вражеская разведка.

Больной сразу соглашается: мол, очень даже может быть. И припоминает такую подробность: Кустов опять собирался вскорости за границу. Насколько помнится, в город Будапешт. Так что его запросто могли охмурить через какую-нибудь бабу, похитить, а потом к нам же и забросить шпионом. Они, мол, специально отыскивают таких, как Кустов, — морально неустойчивых. Недавно по телевизору говорили. И ведь находятся гады, согласные сотрудничать. Пяти кусков в месяц им мало. Тут за какие-то сто пятьдесят рэ с утра и до вечера не разгибаешься, а они там химичат себе потихоньку за пятьсот — и все им, гадам, надо чего-то еще…

Александр Григорьевич возражает. Александр Григорьевич придерживается совсем другой версии. Нельзя упускать из виду, говорит Александр Григорьевич, что некоторые работы научно-производственного объединения «Клон», связанные с изучением и изменением основ, первооснов, так сказать, бытия… Тут посетитель начинает нести такую ахинею про какие-то нарушения, засорения и закупорки, про какую-то всемирную угрозу и опасность — такую, короче, хреновину с морковиной, что у кого хошь уши завянут. И говорится, вся эта скучнейшая морковина только затем, чтобы узнать, где, когда и при каких обстоятельствах видел в последний раз больной Антона, стало быть, Николаича Кустова.

— Усек, — говорит больной. — Все понял. Хотите его ущучить.

— Напротив.

— Тогда ужучить.

— Да нет же!

— Значит, унасекомить.

— Пока только разыскать. Разыскать — и ничего больше…

Тут дверь в палату распахивается. На пороге — сам Баклажан. Поперек себя шире.