В парализованном свете. 1979—1984

Нет, пожалуй, он забрел куда-то не туда. Не могло столь унылое место стать обителью вечного ее упокоения. Ее красота и талант, ее женская и человеческая неповторимость обязательно проявили бы себя так или иначе, проросли корявой сосной, голубой елью, кустом боярышника. Ее лучезарная улыбка, заразительный смех, рыжая челка, озорные проделки, веселые розыгрыши, любимые платья… Платон вспоминал их совместную жизнь на даче, затянутый ряской пруд, горбатый мостик, цветущее дерево, запах жасмина, пикник в лесу, гудки электричек, качели, фантазии на тему Шуберта, море, Руанский собор, цветы, блестки, вокзал Сен-Лазар, отходящий поезд, девушку с бубном, красных рыбок, уголок мастерской, брызги шампанского на первых экземплярах книг, стога сена, купальщиц, осколки витражей, танец, музыку, заново переживал миллион ее прикосновений, ощущал вкус губ, запах волос, прохладу кожи, думал о вечном покое и неизбывном своем одиночестве…

— Гражданин, закрываем…

— Ах да… Кхе!.. Сейчас… Извините…

Он смущался, застигнутый врасплох, топтался на месте, шуршал целлофаном — жалкий, неприкаянный старик, не знающий, что делать теперь с принесенными цветами. Таясь от смотрителя, он клал их в конце концов на могилу какого-нибудь «Святого Иеронима» или «Кающейся Магдалины».

Попав однажды в церковь во время богослужения, он наблюдал игру живого света свечей на лицах сгорбленных черных старушек. Он вглядывался в эти лица, в иконописные лики, в изображение девы Марии, но и здесь ничего не напоминало о ней. В церкви было холодно, строго и неуютно. Теплились лампады, тускло светилось серебро окладов, золото рам, и Спас нерукотворный смотрел на него из темноты в упор немигающими глазами инквизитора.

Другой раз в какой-то глуши Платон Николаевич обнаружил крошечную старинную незапертую часовню с двумя небольшими нишами. На каменном приступке слабо мерцали остатки тлеющих фитилей и всюду виднелись потеки воска. Тогда он разыскал неподалеку хозяйственный магазин, купил двенадцать стеариновых свечей, вернулся в часовню, прикрыл скрипучую дверь, чтобы не было сквозняка, развернул газетку с гремящими свечами и, подпаливая их основания, поджигая фитили, принялся ставить в ряд. Свечи запылали жарко и ослепительно, будто огромный костер. После этого несколько ночей подряд жена являлась к нему в сновидениях.

А то случилось еще, что Платон Николаевич, прежде чем поехать на кладбище, заглянул в библиотеку, чтобы познакомиться с породами камней для надгробных памятников. Перед тем он купил в магазине цветок в горшке — ничего другого не продавали. В завернутом виде цветок напоминал большой воздушный пузырь из тонкой бумаги. Кажется, стоило медленно развернуть бумагу, встряхнуть ею, провести ребром ладони по обеим сторонам — и никакого цветка с горшком внутри наверняка бы не оказалось.

В гардеробе цветок не приняли, и Платон Николаевич вынужден был взять его с собой в книгохранилище. Войдя в лабиринт, образуемый книжными полками, он поставил цветок на подоконник — как раз рядом с подборкой солидных академических изданий в твердых зеленых переплетах, среди которых значились «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Декамерон», «Кентерберийские» и многие другие рассказы. Достав с полки пантагрюэльскую хронику, которую не перечитывал со студенческой скамьи, Платон Николаевич открыл наугад:

…Блудодей пистолетный, блудодей неистовый,

блудодей батистовый,

блудодей неуемный, блудодей огромный,

блудодей скромный,

блудодей ретивый, блудодей спесивый,

блудодей учтивый,

блудодей красивый, блудодей юркий,

блудодей винительный, блудодей творительный,

блудодей родительный,

блудодей живительный, блудодей гигантальный,

блудодей генитальный,

блудодей овальный, блудодей магистральный,

блудодей клаустральный…