В парализованном свете. 1979—1984

Произошло это летом или, может, ранней осенью возле десятиэтажного дома с плоской крышей в Большом Гнездниковском переулке — ну, ты знаешь этот огромный дом, построенный в начале века. Раньше он назывался домом Нерензея, Нерензее или вроде того, а все ребята его звали домом Арже. Тот человек к вам сам подошел, к двум советским пионерам в галстуках, — такой невзрачный, маленький, лысоватый — и что-то такое спросил. Поначалу вы ничего плохого даже не подумали, но когда он подозрительно так сощурил глаз и стал о чем-то очень уж подробно расспрашивать, вы сами решили его для проверки кое о чем спросить. Он ответил как-то странно и путано, будто двоечник у доски, — и тем выдал себя. Тут вы сразу обо всем догадались и бросились наутек, то есть сделали вид, что убежали, а сами тем временем стали за ним следить — пошли, стало быть, следом, стараясь, конечно, держаться на некотором расстоянии. Вашу слежку тем не менее он вскоре заметил, обернулся раз, другой, потом ускорил шаг, попытался оторваться, но поскольку вы не отставали, он мог теперь в любую минуту влепить каждому из вас по пуле из бесшумного пистолета. Чтобы стать менее заметными в толпе, вы сняли свои красные галстуки и спрятали в карманы. Так вы преследовали его по улице Горького до самого Тверского бульвара, где он, решив замаскироваться, сел на скамейку перед памятником Пушкину и развернул газету. Думал перехитрить вас, пионеров, переждать опасный момент. Он делал вид, что целиком ушел в чтение, а сам все зыркал по сторонам одним глазом. Вы же направились к милиционеру, стоявшему посреди Пушкинской площади, и все ему рассказали, хотя, сам понимаешь, времени в обрез, не до подробностей, диверсант может смыться в любую минуту. А тут еще оказалось, что милиционер не может покинуть свой пост на Пушкинской площади и сообщить о происшедшем куда следует. Ведь тогда у милиционеров не было портативных переговорных устройств вроде современных «волки-толки», и, разговаривая с вами, постовой в то же время то поднимал полосатый милицейский жезл, то прикладывал его к груди, то вытягивал перед собой руку, чтобы машины знали, что делать им дальше: стоять ли, ехать налево, направо. Он только объяснил, где находится самое ближайшее отсюда «куда следует», и вы пошли, и все там рассказали. Не все, конечно. Тут каждая секунда была дорога. К тому же вы очень волновались и запыхались от бега, и потому говорили сбивчиво, опережая и перебивая друг друга. Для прояснения личности обнаруженного шпиона в ваше распоряжение был выделен милиционер, на поясе у которого висела толстая кобура с настоящим наганом. Тебе это сразу бросилось в глаза, потому что многие милиционеры ходили тогда с пустыми кобурами — вроде как для блезиру. Вы тут же через проходные дворы ринулись на Тверской бульвар, но того субчика, ясное дело, и след простыл. Тогда вы вернулись к дому Арже. Милиционер с наганом еще покрутился с вами в переулке, кое о чем спросил, вы ему подробно описали внешность того гада, и он сказал, чтобы вы спокойно отправлялись домой, а они уж там, где надо и кто надо, займутся этим делом вплотную. Согласно полученному от милиционера приказу, вы двинулись в направлении твоего дома, потому что он находился все-таки ближе к дому Арже, нежели дом Бубнилы Кособоки, но на пути заколебались и свернули в сторону. Вам, конечно, интересно было узнать, поймают ли в конце концов того вражеского лазутчика. Сделав большой крюк, вы вернулись сначала на бульвар, потом снова оказались в Большом Гнездниковском переулке и тут еще издали увидели «воронок» — черный, кургузый такой фургон, который стоял как раз на том самом месте, где вы повстречали шпиона. Вы увидели черную машину и спросили друг у друга: точно ли это «воронок»? — потому что расстояние было все-таки приличное, вы стояли внизу переулка, возле арки проходного двора, ведущего на Тверской бульвар, а «воронок» — рядом с первым подъездом дома Арже. И когда ты спросил у Бубнилы Кособоки: точно ли это «воронок»? — потому что зрение к тому времени было у тебя уже, наверно, все-таки не очень хорошее, а Бубнила Кособока, хотя и видел не лучше тебя, тоже впервые надел очки только после поступления в университет, — он, Бубнила, ответил: да, точно, кажется «воронок». Убедившись, что это так, вы, честно говоря, немного сдрейфили, потому что в любую минуту могла начаться перестрелка, а у вас даже не было оружия для самозащиты. С другой стороны, вы могли помешать взять диверсанта живым: ведь он бы вас тотчас узнал, и тогда контрразведчики не застали бы его врасплох. Поэтому на этот раз вы действительно отправились к тебе домой и до вечера просидели на балконе — все никак не могли прийти в себя. Честно говоря, вам было чего бояться — в случае, если, скажем, его все-таки не поймали или на свободе остались его сообщники. Вы сидели на балконе, подальше от железных прутьев ограждения, чтобы вас нельзя было увидеть со двора, стараясь держаться вне досягаемости пистолетного выстрела, и Бубнила Кособока боялся идти домой, а ты боялся идти его провожать. Потом тебя грызла совесть, что Бубниле пришлось добираться одному. И когда он отказался дать тебе хотя бы на вечер запрещенную книжку полузапрещенного поэта, которого потом в обязательном порядке стали проходить во всех школах, ты, записав на листочке в клетку цифру 1, именно поэтому, надо думать, забыл отложить 2 в уме.