В парализованном свете. 1979—1984

Вершины сосен над их головами едва заметно покачивались, хотя никакого ветра не было. Духота спадала. Грозовая туча отступала от Лунина на юг.

«Любое желание, — подумала Дина. — Эти мужчины такие самоуверенные. Ну хорошо, а если? Если все-таки… Мое самое большое желание?» Мысли, однако, вертелись вокруг всякой чепухи — каких-то семейных, бытовых, производственных мелочей. Вот ведь как… И ничего придумать не можешь. Что же все-таки? Что?.. Вернуть молодость? Жить без забот? Большие деньги? Всегда быть любимой?

Она ощущала редкие, робкие прикосновения то руки, то плеча Сергея Павловича, боковым зрением улавливала его профиль, и мысль о том, что она ему нравится, доставляла неизъяснимую радость. Ничего путного так и не пришло ей в голову, но Сергей Павлович, кажется, и не ждал ответа, потому что доподлинно знал, о чем думает Дина. Заключенное в нем чудесное устройство, допотопное, как первый телеграфный аппарат и в то же время божественно совершенное, переводило ее обрывочные грезы на красочный, внятный язык образов. Он понял вдруг, что все происходившее с ним раньше, не по праву ему данное и несправедливо отобранное, было подчинено единому мудрому замыслу: встретить Дину и никогда уже больше не расставаться с ней. Уже одно ее присутствие оправдывало и искупало все им пережитое. Она несла в себе огромный, ни с чем не сравнимый мир счастья, некогда ему обещанного.

2. ИМИТАЦИЯ ЧУДА

Лес неожиданно кончился, и перед ними распахнулось свободное пространство. Небо почти очистилось. Сергей Павлович подошел к краю поля, сорвал несколько васильков.

— Ваши любимые.

— Как это вы догадались?

Ей захотелось вдруг убежать, расплакаться, броситься ему на шею. Никто ее так верно не чувствовал, не понимал, как этот удивительный человек. Никому не удавалось так верно и быстро завоевать ее полное доверие.

— Мне пора, Сергей Павлович. Правда. Хотя с вами и очень хорошо…

Они снова вошли в лес, в прохладу и сумрак. Сухие сучки потрескивали под ногами, шуршала хвоя, чешуйки солнечного света скользили по лесной дороге, точно ветер гнал по реке мелкую рябь.

— Das hat eine Wundersame Gewaltige Melodie, — тихо произнес Сергей Павлович.

Дина взглянула недоуменно.

— Я не знаю немецкого.

Сергей Павлович остановился и пристально посмотрел ей в глаза.

— Но ведь поняли.

— Н-не совсем…

— Das hat eine Wundersame Gewaltige Melodie, — медленно и внятно повторил он.

— Это стихи?

— Да.

— Чувство счастья…

— Вот-вот, хорошо.

— Легко… перепутать…

— Замечательно.

— С чувством… тревоги?..

— Именно так!

— Вы любите стихи?

«Я люблю вас», — мысленно сказал Сергей Павлович, и Дину будто опять оглушили.

— Вы напоминаете мне… — она с трудом подбирала слова, — одного человека… Он был художник… От него я узнала, что искусство умеет говорить молча…

Глаза Сергея Павловича совершенно остановились.

— Девочкой… когда меня впервые… в художественный музей… У меня даже поднялась температура… Такое сильное впечатление… Вам скучно? — вдруг разом пришла она в себя.

— Нет, что вы! Я ведь тоже всегда чувствовал себя одиноким.

Его мутный взгляд блуждал.

— Не гневите судьбу, Сергей Павлович. Более благополучного человека, наверно, трудно найти.

— А для меня — вы. Вы — счастливая женщина. — Эталон и образец, как сказал бы ваш Андрей Аркадьевич.

— Почему же он мой?

— Вы его не любите?

— Какой-то он… понимаете… ненасытный, всеядный человек. Взялся не за свое дело. Переводит химические тексты, в которых ничего не смыслит. Ездит на конференции. Меня вот не пустили в Приэльбрусье…

— А вы бы хотели?

— Туда поехал муж… И потом, знаете, Сергей Павлович, есть что-то необъяснимое… К одним людям почему-то тянешься, других избегаешь…

По лесной дороге вновь забегали попрятавшиеся было солнечные зайчики. Сергей Павлович взглянул на часы и каким-то чужим, совсем не свойственным ему голосом, как если бы что-то неожиданно разозлило его, сказал:

— Пойдемте, раз торопитесь.

Движения его опять стали дергаными, суетливыми, точно у механической заводной игрушки.

— Быстрее, — приговаривал он, задыхаясь. — Еще быстрее.

Впоследствии Дина не могла вспомнить, как они выбирались из леса, о чем говорили. И многое другое — тоже. Сплошные провалы памяти. Или все это ей померещилось? Они стояли на том же месте, где встретились, — под липами, на асфальтированной дорожке, ведущей в столовую, — и, чуть подтрунивая друг над другом, обсуждали, будет или не будет сегодня дождь.

— Держу пари… Кстати, Дина Константиновна, что там у нас с последними заседаниями рабочих комиссий Третьего подкомитета? Владимир Васильевич торопит. Нужно уже отправлять документы. Материалы у меня дома. Тут рядом. Глянем, а?

— Только я должна сначала появиться в отделе.

— Да не бойтесь вы вашего Вигена Германовича. Он как раз выступает сейчас на заседании.

— Все-то вы знаете. А если я ему понадоблюсь?

— Поверьте, сегодня ему не до вас, Дина Константиновна.

К коттеджу, белевшему в просветах разросшейся зелени, вела дорожка из белых плит, замшелых по краям, а в местах стыков опушенных тут и там пучками травы, до того свежей, будто тут никто никогда не ходил.