В партизанах

Слышу я это, слышу, а не повернусь, не могу. Как они будут вот так стрелять. Я ж видела, как маму убивали. Не повернусь, ни головы не поверну - убивайте и что хотите! Лежу, лежу так. Они пошли, хату подпалили. Хата горит, на меня искры. Мне уже трудно. Искры сыплются. Где уже кофточка сухая, она тлеет. Я возьму так вот земли - и так во облегчу. Посыплю - и легко мне. Чувствую - тут уже около пояса мне печет, тлеет. Я опять этой рукою. А они, вот, занялись соседями, пошли к соседям хату жечь. Ой, как трудно, тяжело! Слышу - они говорят, и по-нашему, и гергечут всяк. Никак мне не выползти. А после они в третью хату пошли, убивать. Потом я - так вот, так вот, как говорят

- по-пластунски, локтями, локтями, как змея какая, выкатилась из этих гряд, вкатилась туда, где картошка посажена. И лежу в разоре, тоже в борозде. Выстрелы. Пули - тив-тив-тив! Деревня горит, бревна валятся, искрит. Ой, конец свету. Я думала, что я уже осталась на свете одна. Конец свету, а я одна, что я буду одна делать? Мне страшно уже одной

жить. Я думаю, что и во всех деревнях так, и уже конец свету, и больше народу не будет. И свету не будет.

Лежала я, лежала, пока это все не погорело. После уже, когда солнце повернуло за полдень, села я уже. Тихо стало - ни пули не свистят, ничего. Гляжу, а Амлишево, другая деревня, горит. Все, думаю я, конец всему. Что мне делать? А еще, вот, деревня Горелое - не горит.

Думаю: пойду я туда, там люди есть. Собралась и пошла. Шла по деревне, босая, голая, в крови эти, плечи, у меня были. Туда, за речкой, это Горелое. Минула я деревню свою. Вся деревня горит, эти трупы шкварчат, горят синим огнем - люди горят. Поглядишь - и мне уже один путь: иду в эту деревню уцелевшую.

Оглянусь я - за мной дядька бежит. Как я оглянусь - он рукою махнет и махнет, а я - еще, я - еще!.. А дядька этот за мной. Он бежит, а мне кажется, что немец в комбинезоне. За куст спряталась. А уже обессилела, не могу. Со страху, со всего тамака. За куст заслонилась

- ну, тут уже меня убьют. Глаза так вот закрыла и сижу.

Подходит этот дядька.

- Кто это? - говорит.

Гляжу - знакомый, Неверка Владя.

- Ай, - говорит он, - как ты одна осталась?

Уцепилась я за него, а он:

- Тихо, не плачь. И я только с женкой остался, всю семью убили. И мать убили. А я через окно утек. Пойдем на Амлишево, на болото.

А то Амлишево горит. Все сгорело, а амлишевцы в болоте сидят. А моя тетя была в Амлишеве. Я рада этому дядьке: что еще на свете человек есть! Да еще подсказывает, что еще и тетя моя есть, в болоте сидит.

И пошла я с тем человеком туда, в болото. Пришла, правда, тетю свою нашла с семьею, и стали мы уже.

Ой, ой, как уже трудно было.

Уже в болоте я осмотрелась, что все мои плечи в крови - уже от мамы и от брата, от сестры. С кровати капало, лилось. Мамина кровь меня и спасла, только мамина кровь.

Если б не эта кровь на мне, то и могли бы они меня полоснуть».

* * *

Рассказывает ВОЛЬГА ФОМИНИЧНА ГАЙДАШ из деревни Первомайск Речицкого района Гомельской области:

«.Четырнадцатого мая сорок третьего года немцы спалили нашу деревню. Мужа моего взяли партизаны-ковпаковцы осенью сорок второго года, и две недели спустя мы переехали в лес. За Ковпаком у нас пошло человек восемьдесят. В лесу мы, партизанские семьи, сидели всю зиму. После нам пришли, сказали:

- Кто у Ковпака, то вы не бойтесь, вас расстреливать не будут.

Сказали это нам свои люди, а людям - немцы. Ну, мы и поприезжали до дому. Я тоже в лесу с конем была. Переночевала я у брата, а потом приходит мать моя, свекровь. И говорит, что приходили из полиции и говорили, чтобы я дома была завтра, в десять часов, и чтоб никуда не уходила.

Ну, мне страшно стало, что гоняются за мной.

Зарезала овцу. В лес удирать снова собираюсь. Луплю ту овцу в одиннадцать часов.

Приходят, стучатся вечером. Свету тогда не было, коптилка.

Они постучались, я испугалась, растерялася.

У меня детей было трое: сын с тридцать пятого года и дочка с тридцать седьмого, а младшенькая - с тридцать девятого. Та сидит около меня, а мне деваться некуда. А еще боялась потому, что они гонялись за одежей моего хозяина: у него были сапоги хромовые и кожанка. Забрать хотели у меня.

Страх мне стал. А тут подпечье у нас, куда кур загоняют. Свекровь пошла открывать сени, а я - под ту печь, потому что боялась. А дети, старшие, что были на печи, не увидели, где я. А младшенькая сидела.

А мать говорит:

- Вот была только что, а куда девалась, не знаю. Она думала, что я за нею выскочила во двор, она и не видела, что я под печь спряталась.

- Ну, дак скажи ей, чтоб она завтра в десять была дома.

Они уехали, а я тогда коня запрягла, мясо то, овцу необлупленную, на телегу - и в лес. Двое детей со мной поехали, а младшенькая с бабкой осталась. Мать не пустила ее. Она и так в том лесу намерзлась.

Назавтра в десять часов они приехали, забрали мать мою и дитя. Она еще им песенки пела, маленькая. Четыре года девочке было. И тут ее расстреляли вместе со всеми. Тринадцать душ тогда убили, старых женщин и детей.