В пасти Дракона

Из ничтожества вышел этот «китайский Бисмарк», как называли его в Европе, хотя значительно справедливее было бы Бисмарка именовать «европейским Ли-Хун-Чангом». Сын дровосека, на которого обратила внимание мудрая повелительница Китая, с необыкновенной быстротой поднялся на, казалось, недосягаемую для него высоту и выказал такие дипломатические способности, какие даже нельзя было подозревать в человеке, получившем специальное китайское образование, то есть изучившем сочинения Конфуция, Лао-Цзы и других китайских мудрецов. Имя итого человека гремело во всём мире; не было ни в Европе, ни в Америке правительства, которое не принимало бы в расчёт его заявления.

— Я боюсь, что Ли уже стар! — покачала головой Тце-Хси.

— Но он пользуется доверием иностранцев.

— Тогда я боюсь другого.

— Чего же?

— Ли будет, как всегда, держать сторону русских. Он — друг их.

Туан нетерпеливо махнул рукой:

— Я не раз говорил, что для Китая опасны только русские. Они одни непобедимы, и если Ли ценой каких бы то ни было уступок войдёт с ними в соглашение, заключит союз, — это будет его величайшей заслугой перед Родиной.

— Но если русские потребуют Маньчжурию?

— На что она им? Россия так велика, что новые территории — лишняя обуза для неё. Но несомненно, что русские, которые и теперь полные хозяева Маньчжурии, не уйдут оттуда, пока не будут уверены, что построенная ими железная дорога останется в полной безопасности... Пусть же ведёт все переговоры старый Ли, а на помощь ему мы пошлём князя Цина, которого любят, безусловно, все иностранцы...

Так решено было начать переговоры о мире. После принятия этого решения кортеж, окружённый маньчжурскими всадниками, отправился далее. Туан твёрдо стоял на своём: «где богдыхан, там и столица». Прежде чем Императорский двор добрался до Синь-Ань-Фу, который уже однажды, за сорок лет до этого, служил убежищем китайскому императору и его двору, в него была перемещена временная столица, так как в горах, окружавших городок, все те, кто теперь составлял правительство китайской империи, могли чувствовать себя в наиболее полной безопасности.

Не ошибся принц Туан, когда возлагал свои надежды на старого Ли-Хун-Чанга. Ещё одну великую службу сослужил своей несчастной родине маститый мудрец. Он явился и Пекин и сразу же верно оцепил положение дел.

Ослепление той лёгкостью, с которой, благодаря участию России в этой кампании, досталась Европе победа над Китаем, европейские дипломаты не знали пределов в своих требованиях.

Крови и голов — вот чего они требовали от Китая прежде всего в удовлетворение за то, что они считали преступлением со стороны китайского народа.

Чьей крови? Каких голов?

Они настаивали на публичной казни отца престолонаследника Туана, требовали головы Тун-Фу-Сяна, вождя маньчжур. Канцлер Kaн-Ий был в числе обречённых ими на казнь. Все те, кто хоть когда-нибудь «косо» взглядывал на европейского человека — все были виновники в глазах победителей и подлежали казни. Нравственного удовлетворения, которого одного должно было быть достаточно для христианина и действительно культурного человека, им, этим кичливым европейцам, было не нужно. Крови, крови, крови. Казней, отрубленных голов — вот чего они жаждали, вот что ставили непременным залогом будущего мира.

Но разве могли отдаться сами в руки палачей те, на кого весь народ смотрел как на своих законных правителей?

Конечно, нет!

Тут сказалось опять милосердие России.

В то самое время, когда представители высококультурной и гуманной Европы требовали голов китайских патриотов, со стороны России были приняты все меры, чтобы по возможности уменьшить число казней, бесполезных и постыдных для христианского мира.

Только Россия отстаивала несчастных, только один русский представитель не требовал крови.

Эта мудрая политика нашла себе справедливую оценку у одних лишь практичных американцев, скоро примкнувших к настояниям русских.

Но несмотря на все усилия, кровожадные инстинкты так разыгрались в представителях гуманной Европы, что Китай решился отчасти удовлетворить жестокое требование европейцев и им были выданы два старика мандарина, бывших министрами во время недавних грозных событий.

Имена этих несчастных старцев: Чжи-Син и Су-Чжен-Ю.

Мистер Раулинссон, выражавший надежду, что казни Эн-Хая и Синь-Хо будут не последними в Пекине, мог считать себя вполне удовлетворённым.

Он увидел, как пали с плеч головы двух человек не простолюдинов это уже стало в Пекине слишком обыкновенным, а высокопоставленных, близких к кормилу правления...

Чжи-Син и Су-Чжен-Ю были доставлены в Пекин и выданы европейцам.

Чтобы насладиться бесплатным спектаклем, которого представители европейской цивилизации в лице некоторых посланников и главных чинов военной администрации ждали с таким нетерпением[101], к месту казни собралось множество европейских офицеров, к которым присоединились, но необходимости, конечно, высокопоставленные китайские чиновники и огромное количество согнанного европейскими солдатами в качестве зрителей народа.