В пекле огненной дуги

— Помирать, так с музыкой, — вздохнув, сказал Епихин и, отложив ППШ, взял в руки лопатку и потрогал пальцем лезвие. — Пусть подойдёт поближе. Главное, атаковать их неожиданно. Тогда успеем побольше с собой прихватить… — Он не сказал, куда именно прихватить, но это было понятно и без слов.

Семён проверил, хорошо ли закреплён штык, и с волнением ждал приближения немцев. Думать о смерти не хотелось, но мысли о ней сами собой возникали в его голове.

«И почему ж это в природе так устроено, что все существа, включая людей, смертны? Зачем тогда вообще нужна жизнь? Для чего? Должен же в ней быть какой-то смысл? Ну ладно, там, животные… С ними всё более-менее понятно, хотя тоже… Но люди-то!.. Ведь нам природой дан разум, и мы понимаем, что смертны, и боимся этой смерти. Но бойся её, не бойся, а она, пакость такая, всё равно придёт… Так что же теперь? Трястись всем от страха? Конечно, хочется пожить подольше, чтобы увидеть, к примеру, какая прекрасная наступит жизнь после победы. Но если сейчас струсить и уйти с этой высоты, то мы не будем достойны эту жизнь увидеть, не будет нам в ней места. Вот такая получается петрушка… Нет, уж если суждено мне сегодня погибнуть здесь, то я должен принять эту участь мужественно и достойно, как и многие тысячи других, тех, кто не струсил и отдал свою жизнь за победу…»

Немцы были уже близко. Они немного осмелели, очевидно, решив, что никого из живых советских солдат здесь уже не осталось.

— Ну что, мужики, айда? — Петров посмотрел на каждого из них, и каждый кивнул ему, подтверждая свою готовность к этому последнему бою.

Все пятеро разом поднялись и с криком «Ура!» бросились в атаку. Немцы опешили, не ожидав от горстки красноармейцев такой отчаянной вылазки, и не успели среагировать — пограничники были уже среди них и начали разить врагов направо и налево. Каждый из пятерых превратился в живой смерч — яростный и убийственный. Прикосновение этого смерча несло врагу гибель или увечья.

Семён пребывал в странном сумеречном состоянии. С одной стороны, его сознание словно отключилось от тела, но, в то же время, он чётко фиксировал слухом и зрением всё происходящее вокруг него, подмечая малейшие детали. Он сейчас как будто находился одновременно с каждым из четырёх своих товарищей, разделившись на пять человек, одним из которых был он сам.

Этот первый Семён Золотарёв проткнул штыком СВТ одного немца и разбил вдрызг прикладом лицо другому.

А второй Семён был сейчас возле дядьки Степана и видел, как тот молотит «дубиной» по головам врагов, сминая чужие каски и проламывая черепа. Но вот в спину младшего сержанта вошёл штык немецкой винтовки, и Петров содрогнулся от боли и выронил из рук пулемёт. Он повернулся и хотел вцепиться в горло гитлеровца, но получил две пули в грудь и повалился на землю, хрипя и кашляя кровью, а потом его добили штыком…

А третий Семён дрался вместе с Тимофеем Сегаловым, который тоже ловко орудовал винтовкой и уже уложил двух фашистов. Но сразу два вражеских автоматчика изрешетили пулями тело Тимофея, и он упал, шепча имя Господа, а душа его унеслась в небо сгустком яркого света…

Четвёртый Семён, став частью красноармейца Епихина, рубил врагов пехотной лопаткой. Он двигался подобно вихрю, вертясь и нанося удары во все стороны. Сбил с ног одного, рубанул второго, подсёк третьего… Но и сам он пал на поле брани, сражённый из «вальтера» немецким офицером.

Пятый Семён присутствовал рядом с Ильясом Давлетгиреевым, а тот, расстреляв последний рожок, отбросил автомат и продолжил схватку уже со своим самодельным ножом в руке, и не было врагам спасения от этого разящего металла.

— Schwarz Messer! — закричал кто-то из немецких солдат, с животным ужасом глядя на мелькающее перед ним лезвие ножа.

В этот момент первый Семён, лишившись винтовки (она застряла в теле ещё одного гитлеровца), тоже выхватил своего «Сеньку». Немцы окружили его, но стояли метрах в трёх, боясь подходить ближе.

— Что, обделались?! — Он водил ножом из стороны в сторону и торжествовал, видя страх на лицах врагов. — Ну, кто рискнёт?

Немецкий офицер что-то коротко рявкнул подчинённым, и те открыли по Семёну огонь из винтовок и автоматов. Пули впивались в него, жаля нестерпимо больно. Семён взревел от этой боли и от ярости и пошёл прямо на офицера.

— Сэня, я здэс! — воскликнул Ильяс, оказавшись рядом с ним и закрывая собой Семёна от этих безжалостных пуль, принимая часть их на себя.

Чеченец попытался дотянуться ножом до кого-нибудь из стрелявших, но не смог и упал лицом вниз, а один из гитлеровцев стал остервенело втыкать в спину Ильяса штык, боясь, что советский солдат поднимется и продолжит сражаться.

Семён ещё видел это, хотя сознание его уже начало меркнуть, и в глаза полез туман. Превозмогая боль, он прыгнул из последних сил на немецкого офицера и всадил ему в грудь верного «Сёмку», прежде чем фашист нажал на спусковой крючок пистолета. Эта последняя пуля пронзила сердце рядового Семёна Золотарёва, и оно навсегда перестало биться.