В пекле огненной дуги

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли её втроём

Обнажённую на полу,

Чтоб досталось трём этим псам,

В стонах, в ненависти, в крови,

Всё, что свято берёг ты сам,

Всею силой мужской любви…»

Вот и сейчас он ощутил неистовое желание уничтожать проклятых «псов»,

«И пока его не убил,

То молчи о своей любви —

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей Родиной не зови…»

— Убивать их, гадов! Убивать нещадно! Убивать как бешеных зверей… — бормотал Семён, копая как можно быстрей…

Передышка оказалась короткой. В воздухе засвистели мины, и Семён опять вжался в дно окопа, уже не веря, что уцелеет. Но он и в этот раз остался жив! Его почти полностью засыпало землёй, но зато ни одна мина не попала в него, и ни один осколок не зацепил.

Вокруг было тихо. Семён встал, сбрасывая с себя земляные комья, и, пригибаясь, пошёл по пригорку, осматривая окопы и выискивая живых. Сначала обнаружил мёртвого Михаила Винокурова, которому кусок металла пробил голову затем наткнулся на тело Василия Емелина — у него в области живота было сплошное месиво. Рядом с Емелиным лежал бездыханный Рахман Сайфулин.

А потом он увидел Потапова. Тот сидел в окопе и со стороны казался живым, но когда обрадованный Семён бросился к нему, то понял, что ошибся, — застывший взгляд Василия выражал большую детскую обиду, как у ребёнка, которого бессовестно обманули плохие взрослые.

Никто из его товарищей не подавал признаков жизни, и Семёну стало не по себе. В голове завихрились тяжёлые, мрачные мысли.

«Неужто все погибли? Не может быть!.. Как же это?.. Что я могу один?..»

Им овладело чёрное отчаяние, но тут за спиной зашуршала земля. Он вздрогнул от неожиданности и, обернувшись, увидел Ильяса Давлетгиреева, державшего в руке немецкий автомат.

— Сэня, как ты? — спросил чеченец.

— Да вроде нормально. — Семён облегчённо вздохнул. — Ещё живые есть?

— Есть живые, есть, — раздался сзади усталый голос дядьки Степана.

Младший сержант подошёл, прихрамывая на правую ногу и используя вместо костыля пулемёт Какорина.

— Нет больше Вани, — пояснит он, заметив вопросительные взгляды товарищей. — Прямое попадание.

Затем с разных сторон одновременно подошли Сегалов и Епихин. Теперь их было пятеро, а значит, они по-прежнему представляли собой взвод, способный вести боевые действия.

В этот момент из ржи снова появились немцы. Двигались они осторожно густой цепью и походили на стаю перепуганных хищных зверьков, вздрагивающих от каждого шороха и готовых в любой момент броситься врассыпную или скопом навалиться на того, кто явно слабее их.

Пограничники стали готовиться к отражению этой новой атаки, хотя силы были катастрофически неравны.

— Ну что, дадим этим паскудам последний и решительный? — сурово молвил Петров, устанавливая «Дегтярёва» на сошки.

— Дадим, дядька Степан. — Епихин расположился между ним и Семёном, положив на бруствер ППШ. — Ещё как дадим.

— Здэс наша граныца, — повторил Ильяс слова лейтенанта Романцова. — И мы отсуда ныкуда нэ уйдём.

Сегалов забубнил молитву и стал креститься.

— Ты, Тимофей, вслух давай, — неожиданно сказал Петров. — Чего уж там.

Сегалов на секунду замолчал, покосившись на младшего сержанта, затем продолжил молитву вслух:

— Господи Боже наш Всемогущий и Всесильный, к тебе взываем!

Будь милостив к нам, не помяни грехов наших и укрепи нас свыше силою Твоею!

Дай нам воли и мужества бороться до последнего и остаться верными воинской клятве нашей до конца!

Да пребудет ныне воля Твоя, Господи, на всё!

Аминь…

Семён слушал эти слова и испытывал от них какое-то новое, незнакомое ему ранее чувство. Потому что звучали они очень торжественно и грандиозно, и в них заключалось нечто неподвластное простому человеческому пониманию. От этих слов действительно душа наполнилась некой необъяснимой силой и бесстрашием.

И когда Сегалов закончил молиться и перекрестился, Семён тоже осенил себя крестным знамением и почувствовал, что теперь готов биться хоть с целым батальоном немцев.

— Огонь! — скомандовал дядька Степан и сам начал стрелять из пулемёта короткими очередями.

Семён открыл огонь из СВТ, жалея, что не подобрал немецкий автомат, как это сделал Ильяс. Чеченец же умудрился ещё и запастись двумя дополнительными рожками, засунув их за голенища сапог, и поэтому не жалел патронов, что-то выкрикивая на родном языке.

Сегалов, как и Семён, стрелял из винтовки. Выглядел он абсолютно спокойным и каждый раз тщательно прицеливался. А Епихин вёл огонь из ППШ, при этом ещё поливая гитлеровцев отборным матом.

Повсюду валялись мёртвые тела врагов. Ими уже был усеян весь взгорок.

Немцы залегли и открыли ответную стрельбу. Но длилась перестрелка недолго, потому что вскоре пулемёт замолчал.

— Эх, немецкий бы сюда, — с сожалением сказал дядька Степан, выбрасывая пустой диск. — Всё, братцы-кролики, баста. — Он взял «Дегтярёва» за ствол, как дубину. — Покажем им напоследок наш русский рукопашный бой, как сказал товарищ Лермонтов. — Говорил Петров с наигранной бравадой, но в глазах его была бездонная грусть.