В пекле огненной дуги

А в следующую секунду он увидел метрах в десяти перед собой огненные вспышки автоматной очереди и бросился прямо на них, чтобы защитить от этих смертельных вспышек своих бойцов. Он вспомнил те движения, которые совершал младший лейтенант милиции Пужай-Череда, когда бежал к избе, где засели дезертиры, и стал повторять их.

Пули засвистели справа и слева, и этот свист говорил о том, что смерть витает где-то рядом. И одна из этих подлых пуль попала в него, сильно ударив в грудь. Но Александр всё же сделал последние шаги и, выбив из рук немца автомат, рубанул по сытой, холёной роже ненавистного врага. Брызнула кровь, и гитлеровец с воплем схватился за своё разрубленное наискось лицо, и Александр опять ударил его — в горло, и вопль перерос в хрип и бульканье, означавшие близкую гибель…

После этого невыносимая, давящая боль разлилась по его груди, мешая двигаться и даже дышать, и сознание стало куда-то проваливаться. А потом он почувствовал, как несколько крепких рук подняли его непослушное тело и понесли.

— Товарищ командир, атака отбита, — доложил ему на ходу чей-то знакомый голос, но Александр никак не мог вспомнить, чей именно.

Его аккуратно положили на землю. Сознание немного прояснилось, и он увидел над собой лица своих пограничников: Потапова, Золотарёва, Давлетгиреева, Сегалова… Ему захотелось сказать им что-то ободряющее, что-то такое, что укрепило бы их дух и силы.

Он вспомнил ту мысль, что пришла ему в голову перед этой немецкой атакой.

— Мужики… сейчас здесь наша граница… и мы… должны её охранять…

Он хотел ещё что-нибудь добавить, но не смог, потому что боль вновь разлилась по всему телу обжигающей, душной волной, и эта волна накрыла его с головой, и из неё уже невозможно было вынырнуть…

Стало темно, тихо и пусто — весь мир исчез вместе со всеми его красками и звуками. И не было ничего! Но затем откуда-то сверху на Александра полился ослепительно яркий, тёплый и ласковый свет, и он каким-то неведомым чувством уловил, что за этим светом находится кто-то бесконечно большой, неизмеримо сильный и безмерно любящий. И этот КТО-ТО ждёт его, Александра Романцова, чтобы принять как самого любимого сына.

Он ощутил необыкновенную лёгкость, как будто на него перестало действовать земное тяготение, а вместе с этой лёгкостью — неимоверное желание взлететь, подняться высоко-высоко увидеть сверху все бесчисленные красоты планеты.

И он действительно стал подниматься над землёй, и чем выше взлетал, тем больше пространства охватывал его взгляд. Сначала он увидел высотку, которую оборонял взвод, и подбирающихся к ней немцев, увидел себя, неподвижно лежащего на земле, и своих бойцов — тех, что уже полегли на этом взгорке, и тех, кто был ещё жив и продолжал держать оборону. А потом его взору открылось всё поле, по которому батальон наступал на Самодуровку, и Александру вдруг непонятно каким образом стало известно, что сегодня село будет освобождено. А ещё он уже точно знал, что дивизия продолжит наступление и погонит немцев на запад, освобождая советскую землю, а примерно через два года закончится эта страшная война, и закончится она победой Красной армии…

Он поднялся уже так высоко, что видел весь Советский Союз, распростёршийся на тысячи километров до самого Тихого Океана — все его равнины и горы, реки и озёра, леса и поля. Многие города страны сейчас лежали в руинах, изувеченные войной и почти что безжизненные, но Александр теперь знал, что пройдёт время, и они возродятся и станут ещё краше, чем были прежде, и в них опять забурлит жизнь — мирная и счастливая…

А незримый воздушный поток возносил его всё выше и выше, прямо туда, откуда исходил свет, и Александр уже знал, что за этим светом его с нетерпением ждут отец и братья…

* * *

Потапов закрыл лейтенанту глаза и заскрежетал зубами от злости и бессилия. Лицо Романцова было умиротворённым, как у человека, выполнившего до конца какое-то очень важное, необычайно трудное дело и довольного результатом своей работы.

— Суки, они ответят за него! — хрипло произнёс Потапов.

— Атамстым за камандыра! — добавил Ильяс Давлетгиреев. — Всэх их будым убыват… всэх… — Он покачал головой и что-то забубнил на чеченском языке.

Семён тоже мысленно пообещал мстить фашистам за своего командира и за всех погибших товарищей.

— Как старший по званию, принимаю на себя командование взводом, — строго сказал Потапов. — Все слышали последние слова лейтенанта? Сейчас здесь наша граница, и мы должны её охранять… чтобы ни одна сволочь её не пересекла. Ни одна! Так что будем держать этот рубеж до подхода подкрепления… или до последней капли крови. Или у кого-то есть другие предложения?

— Других предложений нет, — раздался из-за спины Семёна голос Петрова. — Да и не может быть.

Романцова опустили на дно окопа и накрыли его лицо пограничной фуражкой. Затем все оставшиеся в живых заняли на взгорке круговую оборону и продолжили окапываться.

Семён опять вспомнил строки из стихотворения Симонова «Убей его», от которых в его душе всё переворачивалось, наполняясь гневом и ненавистью.

«Чтобы немцы её живьём