В петле времени

Джейкоб вышел из номера. Перед ним был широкий холл и высокие окна, у окон стояли высокие зелёные растения, их листья так блестели на солнце, будто их смазали маслом, светлые стены, и только одна дверь, напротив. Джейкоб не заметил её вчера. Он вчера мало что замечал, он хотел спать.

Новый доктор открыл перед ним дверь.

– Пожалуйста, Джейкоб.

С виду неприметная деревянная дверь имела полуметровую толщину, такие обычно делают в бункерах, с массой замков, скрытых и не очень. Такая вот дверь могла стоить как две машины. Только сейчас Джейкоб стал понимать всю серьёзность ситуации.

Это была не лаборатория, это был другой мир. И он занимал весь этаж. Джейкоб пытался захватить взглядом всё, что было можно, жаль, что у людей нет панорамного зрения, тогда бы не пришлось вертеть головой. Иногда это очень не к месту, как, например, сейчас. Сейчас было совсем некстати оглядываться по сторонам. Хотя очень хотелось. За пять лет в четырёх стенах Джейкоб разучился рассматривать мир, прислушиваться к нему, и сейчас этот мир будто ударил ему по глазам, ярким светом, тихим гулом, множеством непонятных железных и стеклянных деталей, крупных и мелких предметов, разных геометрических фигур, всевозможных физических состояний. Эти формы перекатывались, испарялись, появлялись, вспыхивали, растворялись, мерцали и исчезали опять. Казалось, выйдя из своей четырёхстенной пещеры, он оказался на космическом корабле или как минимум в будущем. Умом он понимал, что как минимум в будущем оказываются все, кто вышел из тюрьмы, все, кто увидел мир по прошествии нескольких лет, что это, как не перемещение? Проведи ты пять лет в коме или на необитаемом острове, и почувствуешь то же самое.

Джейкоб поначалу не верил, что у этих чокнутых что-то получится, скорее наоборот, он верил, что у них ничего не получится. Потом же, когда встречи с ним назначались всё чаще, а разговоры становились всё дольше, он подумал, что не стали бы они с ним возиться просто так, и скептицизм подвергся сомнению, а сомнение сменилось надеждой. Теперь же он окончательно уверовал в то, что всё, о чём ему говорили до этого, действительно возможно. А возможно было следующее…

– Вам предстоит вернуться в один из дней, Джейкоб, – заговорил с ним доктор Ланье. Он был всегда учтив, всегда выдерживал небольшие паузы, полагая, что Джейкобу будет что уточнить, но Джейкобу не хотелось ничего уточнять, и Ланье продолжал:

– В один из дней, который вы лучше всего помните. Вы должны вспомнить всё, и чем чётче, тем лучше, до мельчайших подробностей. Нам неинтересно, какой это день, быть может, это что-то интимное, мы оставляем за вами право выбора и право не озвучивать его нам. Вам лишь нужно оставить след.

– Я понял.

– Лучше если это будет где-нибудь на плече, например вот здесь, – дотронулся профессор до руки испытуемого, – конечно, обстоятельства, в которые вы попадёте, могут диктовать другие условия, тогда вы можете оставить порез на ноге, или на запястье, но только без риска для жизни.

– Хорошо.

Они хотели, чтобы Джейкоб оставил след на себе, рана должна быть достаточно глубокой, чтобы образовать шрам. Шрам из прошлого появится и в настоящем, то есть сейчас, на этом самом месте, где в данный момент не было ничего.

– Важно, чтобы в том моменте, в котором вы окажетесь, – продолжал Ланье, – вам было чем его оставить. Вам нужно иметь рядом нож или осколок стекла, что угодно. Мы не можем обеспечить вас этим из настоящего.

– Я понимаю.

– Этот поступок не должен изменить и вашего прошлого. Если это произойдёт в детстве, то может навести панику.

– Нет, это будет не в детстве.

– Если это произойдёт при ком-то, то паники тоже не избежать.

– Я буду один.

– Если вы вынуждены будете обратиться за помощью, будут замешаны третьи лица.

– Я справлюсь без чьей-либо помощи, никто не будет знать об этом, кроме меня.

– Отлично.

– Главное, чтобы никто не видел вас.

– Не волнуйтесь.

– Очень хорошо, что вы всё понимаете.

Джейкоб и правда всё понимал. Он понимал, что после завершения эксперимента его не выпустят на свободу. На свободе он никому не нужен. Да и не стали бы они с ним столько возиться, чтобы просто взять и выпустить. Он будет подопытной крысой ещё несколько лет, из года в год он будет участвовать в подобных экспериментах, подобно зверюшке в клетке. А потом они просто усыпят его, или он сам умрёт. Нагрузки, которые будет испытывать его организм, подобны тем, что испытывают астронавты при приземлении, он не протянет так долго, не больше десятка лет. А после он не должен будет знать, что знает, и его умертвят или лишат всякой памяти. Этим докторишкам нетрудно лишить кого-то памяти, наверное, это самое лёгкое для них. Его лишат памяти, рассудка и тоже закроют в какой-нибудь лечебнице для душевнобольных. «Лучше уж сдохнуть», – думал Джейкоб, ему нечего было терять. Кроме одного лишь шанса. У него был единственный шанс, и он не мог его упустить. Он вновь попадёт в тот день, в день убийства Саманты Стюарт, он исправит всё.

– Вы меня слышите, Джейкоб?

Услышал он наконец голос Ланье.

– Да, я слышу.