В плену

– Верю, – отвечаю легко, обнимая Марка. Я действительно ему верю. Потому что он не мог прислать того письма, потому что ненавидел фотографироваться. Потому что скрывал и, похоже, стыдился своих пристрастий. Он не мог, потому что за эти сорок дней я поняла, как сильно он любил папу.

А еще я поняла, что вела себя как полная идиотка, ни разу не задумавшись над своими поступками. Может, подумай я сперва – не наделала бы столько ошибок. Папа всегда говорил, что я очень эмоциональная и это мешает мне мыслить здраво. Похоже, в последние полгода мне вообще мозги отшибло. Впрочем, может это случилось гораздо раньше. Может, когда я решила жить на полную катушку. Жить для себя, не жалея ни о чем. Так упорно пыталась убить в себе ту наивную девочку, влюбившуюся во взрослого парня, что не заметила, как сама себя привела к Антону. Какой же слепой надо быть, чтобы не разглядеть в нем мерзавца. И ладно, если бы любила, но… теперь я понимаю, что мне так хотелось быть нужной кому-то, быть любимой, что я выдумала себе любовь и счастливую жизнь. Много лет я убеждала себя, что так правильно. Что это и есть любовь: секс по расписанию, дежурные комплименты, стремление угодить тому, кто был вечно всем недоволен, и щенячья радость в редкие моменты его лирического настроения. Но стоило случиться беде, как он пропал. Его не оказалось рядом, когда он был нужен мне сильнее всего. А потом появился Марк…

– Прости…

Я с удивлением смотрю на Марка.

– Я снова думала вслух?

Он кивает.

– Нет, – качаю головой. – Тебе не за что извиняться. Ты показал мне все, как есть на самом деле. Просто…

Просто мне стало страшно, когда мои иллюзии рассыпались. Когда Марк так настойчиво вторгся в мою жизнь, сломал мой идеальный мир. Жизнь сломал. Я не понимала, как жить дальше? И зачем Марку это? Ведь у нас просто контракт – фиктивный брак. Мне нужны были деньги на операцию, а Марку…

– А мне дом, – мрачно договаривает он.

Да, наверное. Дом. Твои мастерские. Мир, который ты выстраивал по крупицам, пока я наслаждалась жизнью. Мир, который я так же легко сломала.

– Но это уже не важно, пташка, – целует макушку.

– Нет, важно, – настаиваю я, впервые зная, что поступаю правильно.

В конце концов, я дочка своего отца. А мой отец был гениальным мастером.

Попрощавшись с отцом, улыбающимся мне с черно-белого фото: такой молодой и счастливый, – и с мамой, похороненной рядом, хватаю Марка за руку и увлекаю за собой.

– Я знаю, что нужно делать.

Марк не спрашивает ни о чем всю дорогу домой, просто обнимает, зарывшись лицом в моих волосах. Дышит тяжело: я слышу, как гулко бьется его сердце. Неправильно, сбиваясь с ритма. И мой собственный пульс отражается эхом в висках. Ему в унисон. Странно все. Как будто за эти сорок дней жизнь перевернулась вверх тормашками снова.

– Марк, – заговариваю я, когда машина сворачивает к особняку, – я хочу увидеть Катю. Я должна, понимаешь?

Но Марк не спорит.

– Хорошо. Если разрешат, но…

Он отрывается от меня на расстояние вытянутой руки, и это расстояние кажется пропастью.

– Я должен завтра уехать.

Уехать? Завтра? Зачем? Куда? Столько вопросов, и лишь одно понимание – если он что-то решил, его не остановить. Вот только отпускать его не хочется. Кажется, если он уедет сейчас – все рухнет. И мир, наспех скроенный за эти сорок дней, окажется очередной иллюзией. И близость идет трещинами. И от этого звука, застрявшего в голове, не спрятаться.

– Алиса, – голос Марка стирает гул, разбивает странные мысли. – Не надо ничего себе выдумывать, ладно?

Он гладит мою спину, и от его прикосновений по коже рассыпаются мурашки. Зарывается пальцами в волосах, легко массирует. И под его ласками утихает боль.

– Я должен увидеть Криса, поговорить с ним, – в голосе сквозит злость. – В конце концов, только он может вытащить Катю.

Все правильно. Катю нужно спасать. Ей сейчас хуже всех. Быть может, и я смогу чем-то помочь.

– А у нас впереди целая ночь, – он вновь оказывается совсем рядом, шепчет на ухо, опаляя шею горячим дыханием. – И ты, кажется, что-то уже придумала. Не так ли?

Так. И я не сдерживаю смеха, когда вижу изумление Марка, когда мы оказываемся у двери его мастерской.

– Доверься мне, – шепчу, видя замешательство Марка.

– Все равно больше некому, – добавляет с насмешкой, напоминая о его «позоре» в ванной.

Я киваю, не сдерживая улыбки.

И Марк открывает дверь. Сам впускает меня в собственную душу. И я вижу, как непросто ему это сделать. Но он не пожалеет, я уверена. А я…наверное, я еще способна его удивить.

В мастерской прохладно, и свежий запах лака и глины становится второй кожей, роднится с каждым, кто переступает порог. Я стягиваю пальто, бросаю, не глядя, куда-то на пол. Прохожу мимо стеллажей, любуясь куклами, в неверном свете угасающего дня кажущимися живыми.

Осколки так и остались на полу. Приседаю рядом, спиной чуя пристальный взгляд Марка. И по позвоночнику пробегает холодок, от которого дрожат пальцы и голос срывается. Но я глубоко вдыхаю и на выдохе говорю, не оборачиваясь: