В плену

А он и правда не был виноват. Только я, что повелась на провокацию однокурсников, в пьяном веселье балансирующих на парапете моста. Мы отмечали выпускной, и парни бахвалились своей смелостью, красовались перед девчонками. Те восторженно замирали, испуганно ахали, когда кто-то зависал над черной гладью реки, и льнули к герою. К Антону тоже льнули подвыпившие девчонки, говоря, какой он смелый. И меня словно подтолкнуло что-то: глотнув шампанского для храбрости, скинула босоножки и вспорхнула на узкий парапет. Все замерли. А я смеялась, крича, какая я крутая у Антона. Он почти подошел, пытаясь меня снять. Но кто-то закричал: «Алиса!» – нога дрогнула, и я повалилась на асфальт. Меня накрыла боль и сизая пустота, в которой я провалялась, как потом сказал папа, двадцать восемь дней.

Тетя Аня выдергивает из воспоминаний.

– Катя нашла, но разве это важно? – горькая усмешка трогает губы.

Моя подруга нашла деньги на мое лечение и ни разу и словом не обмолвилась об этом. А теперь она ни видеть меня не желает, ни слышать. Действительно, разве это важно. Усмехаюсь.

– А что важно?

– Важно, что этот мальчик спас тебя. Он пришел, когда надежды уже не осталось. Врачи уговаривали Борю отключить тебя, а он пришел. Месяц ходил. Каждую ночь, когда тебя оставляли одну. И разговаривал с тобой. Так, будто ты отвечала. И сам оживал. Ведь когда я приходила к нему, он был мертвый. Внутри у него ничего не было, кроме боли. Вы спасли друг друга.

– А он говорит, что чуть не убил меня. Что видел, как я упала, а потом струсил, уехал.

Тетя Аня качает головой.

– Но он же вернулся.

– А я не понимаю, зачем? – спрашиваю обо всем сразу, и вряд ли тетя Аня поймет.

– В любви не бывает причин, Алиса, – отвечает она тихо, как будто понимает все, что я вложила в одно свое «зачем?». – Ты или любишь или нет. Без всяких почему.

Или любишь, или нет. Выходит, что уже тогда Марк любил меня. Но почему не признался еще тогда? И ответ напрашивается сам: в моей жизни был другой мужчина.

Уже на пороге я останавливаюсь.

– Почему мы перестали общаться с семьей Ямпольских? Ты знаешь, теть Ань?

– Отец боялся за тебя после пропажи Кати. Он принял решение уехать из поместья.

– А потом?

– Твой отец был хорошим отцом, а Ямпольский слишком занятым.

– И он ревновал к папе Марка…

Не спрашиваю, но кивок – мне ответом.

Я ухожу. На чердаке нахожу старые альбомы с фотографиями. И наши детские с Марком. Слезы катятся по щекам, а я вспоминаю наше детство. И родителей. И сердце сжимается в кулак от тоски.

А через неделю звонит однокурсница и предлагает мне работу. Я не отказываюсь и после зимних каникул возвращаюсь в школу. Работа отвлекает. Оказывается, я успела отвыкнуть от шумных детей, рассказывающих наперебой о весело проведенных каникулах. И от того, какими восторженными взглядами они смотрят на меня, когда я играю. А еще я отвыкла от скрипки. Но я привыкаю. И мне нравится моя жизнь. В холодильнике наконец появляются продукты. Я навожу порядок в доме: выметаю всю пыль, разгоняю пауков и даже осиливаю небольшую перестановку.

И еще возвращается Джун. Его привез Регин в канун Нового года. И мы втроем пили шампанское под бой курантов и закусывали мандаринами. А я смеялась, наблюдая, как Джун уплетает оранжевые плоды. И Регину понравилась тетя Аня, ведь неспроста он, заприметив ее, согласился-таки остаться на праздник, а потом весь вечер не сводил с нее глаз. А мне впервые за это паршивое время было тепло и уютно.

На Рождество приезжала Катя, привезла журнал с моим интервью. Я дала его через два дня после ухода от Марка: брачный контракт расторгнут, мы с Ямпольским теперь чужие люди и близкими никогда не были. И мы долго разговаривали, сидя у камина. Болтали обо всем, кроме важного.

– Прости меня, Кать, – всхлипнула я, уткнувшись носом ей в плечо.

– Хорош рюмсать, – ответила она преувеличенно бодро. – Все будет хорошо.

И уехала, оставив мне подарок. Карандашный рисунок, где я и Марк стоим на балконе. Он за моей спиной, обняв за талию, а я откинула голову ему на грудь. Красивый рисунок, а в самом углу подпись художника. Катькина. Она снова рисует. И от этого тепло становится на душе, а еще от того, что из ее взгляда исчезла обреченность. И я поняла, что ничего не имеет значения. Ни слова Марка, ни мои собственные. Только Катькин рисунок и взгляд, дающие надежду, что все может измениться.

Рисунок я приколотила на потолок над кроватью. Он давал силы жить и ждать.

И я дождалась. Она звонит воскресным утром. Приглашает на встречу. Женщина Лиля выглядит изможденной, но тем не менее красивой. Русые волосы крупными локонами ложатся на затянутые глухим платьем плечи. Синие глаза на кукольном лице смотрят с интересом. А на выкрашенных в броский алый губах играет легкая полуулыбка.

– Надо же, я оказалась права, – вместо приветствия произносит она, когда я останавливаюсь у столика кафе.