В плену

Марк меряет шагами коридор, не находя себе места. А время неумолимо ускользает, секунда за секундой воруя надежду. Крис приносит кофе. Марк не хочет кофе, но пьет.

– Кто? – спрашивает у Криса, когда тот заканчивает говорить по телефону. Тот хмурится.

– Антон.

– Живой?

– В полиции показания дает. Плаха успел.

А у Марка злость покалывает пальцы. Какой же он дурак, что отпустил этого урода тогда. Испугался, что Алису потеряет. А теперь действительно может потерять. И отчаяние душит, выламывает ребра, выжигает внутренности. И дышать невозможно, но Марк судорожно вдыхает. Через обжигающую боль и неукротимую ярость. Заставляет себя жить и верить, что она справится, потому что не может его бросить.

– А Лиля? – спрашивает только потому, что задохнется в молчании.

– Ее ищут, – отвечает Крис мрачно. – Я найду ее, слышишь?

Марк кивает и снова уходит. Ждет. А время беспощадно: тянется медленно, скручивается тугим узлом в груди, растекается короткими шагами по коридору. И оно не хочет давать ответ…

И когда появляется хирург, Марк уже обессилел от ожидания. Смотрит устало.

– Вы кто? – спрашивает врач.

– Муж, – и голос хрипнет. – Что?

– Вы же понимаете, что я должен сообщить об этом, – в его голосе решимость, а в глазах нечто похожее на сожаление. И это чувство обрывает сердце, больно бьющее в ребра.

– Как она? Не молчите! Я прошу!

– Ваша жена жива, – поспешно отвечает врач. – Есть, конечно, угроза выкидыша, поэтому…

Жива. Облегчение разжимает тиски отчаяния, пульсом стучит в висках. И Марк не сразу вникает в суть последней фразы.

– Что? Я не понял. Какого выкидыша?

Но врач ничему не удивляется.

– Ваша жена беременна, но плод не пострадал. Сейчас все в норме.

– Но вы же сказали – есть угроза?

Кивок.

– Это естественно после такого потрясения. Мы понаблюдаем вашу жену здесь, а когда ее состояние стабилизируется, переведем в гинекологию.

– Сколько? – Марк задерживает врача. Беременна. Этого просто не может быть. Это… Тот оборачивается, смотрит вопросительно. – Срок какой?

– Восемь-девять недель, но точнее скажет гинеколог.

Слова ударом под дых. Марк сжимает кулаки. Она уходила от него уже беременная. От мысли, что могло с ней случиться за это время, и что в итоге случилось страшное, и она едва не потеряла его ребенка, – Марк приходит в ярость. А от понимания, что она не могла не знать и пожертвовала его ребенком ради него, едва не убила, как…

– Нет, – выдыхает с хрипом. Он не может думать об этом. Алиса не Лиля. Она не могла так поступить. Не могла.

– Мне нужно к ней, – говорит, когда врач уже уходит. Крис хлопает по плечу и исчезает. А возвращается с халатом и бахилами.

В реанимации до ужаса тихо, даже пиканье аппаратов странным образом вписывается в эту удручающую тишину.

Марк заходит тихо и прикрывает за собой дверь. Врач сказал, что она еще не отошла от наркоза и что операция была сложная. На грани. И эта грань отчетливо пролегла на ее бледном, с синевой, лице. В сердце больно кольнуло, коротко, но остро и ощутимо. Так, что в глазах на мгновение заплясали радужные круги.

Вдох-выдох. И Марк садится на неудобный стул и ждет. Сейчас главное, чтобы Алиса пришла в себя. А он подождет сколько нужно. Врач сказал, что опасность уже миновала. Вот только внутри все равно осталось поганое давящее чувство, не дающее нормально дышать.

А еще он злится. На себя. Что дал ей уйти. Что позволил себе так изувечить их жизни. На Алису, что едва не угробила себя и их ребенка. Что бы он делал, если бы она умерла? Как бы жил без нее? Не жил бы.

Он говорит все это ей. Выплескивает свою ярость, просит прощения и раскрывает душу. Пока не видит его боли и не слышит его слов.

– Марк, – тихий надломленный голос вынуждает замолчать на полуслове. Дрожат ресницы, когда она открывает глаза. Еще затуманенные после наркоза. Но когда она смотрит на него, взгляд проясняется. Слабая улыбка трогает губы. – Живой, – выдыхает едва слышно. И в ее глазах он видит то, чего так боялся. Она не сожалеет о своем поступке: о том, что едва не убила их не родившегося ребенка. Не жалеет и снова поступила бы так же, не задумываясь. Потому что спасала его. Потому что нет ничего важнее его.

– Дура, – бросает зло, наклоняется над ней, всматриваясь в ее бледное лицо. – Как ты могла? Ты?

Он не знает, как объяснить ей свою боль. Как донести всю нелепость ее поступка. Всю опасность, которая хоть и миновала, но была. Как сказать, что он не сможет так? Жить, зная, что в любой момент она может пожертвовать его ребенком.

Он просто уходит, проклиная все на свете.

И только короткое, едва слышное: «Живой», – ему ответом.

Эпилог Марк. Два месяца спустя

Самолет приземляется поздним вечером.

Перелет дался Марку легко. Домой всегда возвращаться легко. Марк же возвращался туда, где его ждут. Это радовало. Он спускается по трапу, подставляя лицо мартовскому ветру, чувствуя, как губы сами расползаются в улыбке. Оказывается, он успел соскучиться. По родному городу, по родному воздуху. Здесь, на родной земле, даже дышится иначе. Или дело в другом?