В плену королевских пристрастий

– Здравствуй, голубушка, здравствуй, свет очей моих, хоть и здоровались мы уже сегодня дважды, а здоровья пожелать оно никогда лишним не будет, – заулыбался ей отец Стефан, потом вдруг посерьезнел и спросил: – Хоть и не мое это дело, но можешь, расскажешь старику, куда дочь-то водила, что она вся зареванная вернулась? Ведь коли, наказать решила, то твое право и здесь это сделать. Сказала б только, я б в любое время из сторожки ушел, воспитывай ее… в горы-то уводить зачем? Не по-людски как-то…

– Я даже не соображу, что ответить Вам, – Алина задумчиво склонила голову набок. – Сначала сказать хотела, что и не наказывала ее вовсе, а потом подумалось, что это смотря, что считать наказанием… Мне надо было достучаться до ее души, а это иногда побольнее наказания бывает.

– Коли так, извини… и не серчай на старика, голубушка.

– За что ж серчать-то? Я наоборот благодарна за заботу Вашу. И может даже, как-нибудь воспользуюсь этим предложением. Дочь у меня – девочка непростая, и как все дальше у нас сложится, не знаю…

– Да уж заметил я… Девочка горда, самолюбива, упряма, строптива, да еще и неблагодарна. А самое печальное, нет у нее ни любви к Господу, ни страха перед ним.

– Вы ее строго-то так не судите… Жизнь у нее больно тяжело сложилась…

– У тебя, что ль легче была?

– Может, и не легче… но и я не особо лучше поначалу была… только меня с самого начала окружали друзья: добрые, заботливые и ласковые, вот я и отогрелась душой.

– Особенно я, – грустно вздохнув, проговорил он, – или ты меня и другом не считаешь?

– Все еще не можете простить себе? – Алина ласково обняла старого монаха. – Уж сколько лет прошло, а Вы все терзаетесь… Вы ведь знаете, как я отношусь к Вам… Зачем такие вопросы мне задаете? Я разве когда-нибудь дала Вам повод усомниться в том?

– Нет, голубка моя, что ты… – на глаза монаха навернулись слезы. – Я знаю, что ты простила и никогда не поминаешь мне того… лишь никак не могу понять, как ты смогла позабыть такое…

– Я не забыла, но я знаю, из-за чего Вы это сделали… Вы желали мне блага, пытаясь дать почувствовать, что уход в иной мир ничуть не возвышен, а наоборот связан с болью, страданием и очень непригляден… Вы не знали, что я готова к этому… Вернее Вы не смогли поверить, в то, что я, говоря это, не бравирую.

– Да, я был уверен, что ты тут же запросишь о пощаде… а когда этого не произошло, то грехи мои, гордыня, уверенность в том, что не мог оказаться бестолковее семилетней девчонки, не дали сразу остановиться и признать, что ошибся… Если бы не отец-настоятель… я бы ведь убил бы тебя, наверное… Как подумаю о том, до сих пор страшно становится… Забить насмерть маленькую, даже несопротивляющуюся девочку, которой было так плохо, что она хотела умереть… Ох, грехи мои тяжкие… – тяжело вздохнул отец Стефан, – Вот ведь яркий пример, куда ведут благие намерения и самоуверенность…

– Все! Прекращайте, отец Серафим! Никого Вы не убили. Вот она я, живая и здоровая.

– Лишь милостью Божьей, да заботами отца-настоятеля…

– Ладно, ладно… Я знаю, что Вы до тех пор, пока я не встала, сутки напролет с колен у креста во дворе не поднимались, молясь за меня, и голодали, и истязали себя… да и потом помню, как обхаживали меня… Может, Господь и милостив так ко мне, лишь Ваших молитв ради…

– Алина, голубушка, я все время о тебе молюсь, и если ты думаешь, что это помогает тебе, я просто счастлив. Я ведь и о дочке твоей молюсь, только что-то не вразумляет ее Господь. Может, тебе и впрямь построже с ней?

– Посмотрим… Сегодня я перетрясла ей всю душу, что это даст лишь Господь знает… Помолитесь за нее еще, девочке это сейчас очень надо…

– Прям сейчас и пойду… не переживай. Господь милостив. Даст Бог, образуется все.

– Благодарю Вас, и спаси Вас Господь.

  Отец Стефан зашел в сторожку и опустился на колени перед распятьем. Он долго горячо молился, потом поднялся с колен, заглянул в комнатку Кэти, и взгляд его упал на яблоко, которое он утром, после ухода Кэти, положил для нее на маленький столик у ее кровати. Именно такое яблоко когда-то послужило началом его конфликта с Алиной, а потом стало символом их примирения. Старый монах медленно опустился на стул, предаваясь воспоминаниям.