В плену красной Луны

— С ними прекрасно пересечешь пустыню, — возразила она. — Если в ней ориентируешься. Требуется даже намного меньше пятнадцати верблюдов. Нужен лишь один верблюд и одна гуэрба. Ты знаешь, что такое гуэрба? Это кожаный бурдюк с водой. Потом едешь от одного колодца к другому, если экономно обращаешься с водой. Гуэрбу нельзя ночью оставлять на песке, ее привязывают к седлу или вешают на палке, иначе сухой песок высосет воду сквозь кожу. Аман — это вода. «Аман иман», говорят туареги, «вода — это жизнь». Верблюды могут не пить целую неделю, однако, когда они пьют, это длится очень долго. Есть ли у них достаточный запас воды, видно по тому, как раздуты их горбы. Чем белее животное, тем оно благороднее. Князь племени ездит на совершенно белом верблюде, они называют белого верблюда — «мехари», но есть верблюды и другой окраски. Верблюд с белой мордой называется «имуссан», если у него серая спина, но белые бока, его называют «авинак», пятнистый верблюд называется «азерраф», желтый верблюд «эберил». Если он ревет, когда его нагружают, то это называется «тараявит», если он делает мелкие шажки, то он называется «эзатегемтегам»...

— Пожалуйста, успокойся, — выдохнул Филипп и закрыл глаза.

— Араф — это ребенок, — продолжала Дезире, как будто говорила сама с собой. — Детей обучают женщины, они учатся от женщин всему, что требуется для жизни, поэтому всю жизнь уважают своих матерей. Новорожденный ребенок называется «амарва». На седьмой день после рождения ребенка марабут перерезает горло барану, повернувшись к Мекке. Он кричит: «Бог велик» и в первый раз выкрикивает имя ребенка. Потом отец признает свое отцовство, и свидетели наблюдают за тем, чтобы он хорошо обращался с ребенком...

— Прекрати! Замолчи! — закричал Филипп.

Она испуганно замолчала. Он вытер ладонью лоб.

— Извини, — пробормотал он. Минуту спустя взял себя в руки и улыбнулся. — Есть вещи, которые ты не должна больше знать, потому что они тебе не нужны. Для них ты, вероятно, найдешь слушателей в парижских салонах.

— Я больше не буду посещать парижские салоны, — очень твердо заявила она.

— Ты и не должна их посещать, ты можешь делать то, что доставляет тебе удовольствие. Гулять у Сены, ходить в театр, на балы и вечера. Жизнь в Париже покажется тебе такой быстротечной, что ты и не заметишь, как пройдет время.

— Ты хочешь этого? Чтобы прошло время?

— Говорят, время лечит все раны. Оно вылечит и твои раны, Дезире.

Она молчала. Может быть, он прав. Однако шрамы останутся. Она не должна наказывать Филиппа за то, что она несчастна.

— Ты готова?

Он взял гобеленовую сумку для путешествия, сложил в нее их пожитки: второе платье для Дезире, немного белья, рубашку для себя. Он велел погладить свой костюм и выстирать рубашку, на большее у него не хватило денег. Зато у него было два билета на поезд через Константину в Алжир.

Перед отелем их ждали дрожки, которые привезли их на вокзал. Дезире всю дорогу ехала, опустив голову, как будто опасалась, что пассажиры будут неодобрительно смотреть на нее.

Однажды вечером, еще живя в Париже, она посетила театр и посмотрела пьесу, в которой Марию Антуанетту казнили на гильотине. Пьеса называлась «Смерть королевы» или что-то вроде этого, она не могла сейчас вспомнить. Но она помнила сцену, когда осужденная на смерть королева ехала в открытом экипаже по городу и толпа издевалась над ней. Потом ее подвезли к ужасной смертоносной машине, где она должна была встать на колени и положить голову на вырез в форме полумесяца. При этом двое мужчин высоко держали широкий навес так, что зрители видели только тени актеров. Потом раздался свист опускавшегося лезвия гильотины. В первое мгновение Дезире испугалась за актрису. Потом палачи достали отрубленную голову из корзины и показали ее вопящей толпе, в то время как безжизненное тело женщины лежало перед гильотиной.

Хотя голова была восковой и тело принадлежало кукле, эта сцена навсегда осталась в памяти Дезире, и она потом отказывалась ходить в театр.