В плену у мертвецов

Но вернёмся к Ихтиандру. После отбоя, ни раньше, ни позже, но именно после, когда следует ложиться в постель (в случае Ихтиандра «ложиться» никак не звучит, он и так лежит целый день на спине и или чешет живот или занят вытаскиванием из носа сухих козявок), Ихтиандр начинает шумно мыть красный таз, вращая его в рукомойнике. Потом сливает воду в дальняк. Опять вращает таз – и так минут десять! Наконец он наполняет таз водой, ставит его на пол и тщательно моет, трёт одну волосатую, большую ногу. Затем сливает воду, вновь моет таз. Но уже минуты три всего, ставит на пол, погружает и моет в нём вторую ногу… На воле я бы дал ему по голове тазом и тем, возможно, излечил бы его от синдрома Ихтиандра, но здесь, в вынужденном тюремном общежитии, я переношу своё внимание с Ихтиандра на содержимое моей головы. Это самое разумное, что я могу сделать. Ихтиандр сидит в тюрьме уже четвёртый год, крыша у него давно съехала, посему пытаться воздействовать на его водолюбовь – бесполезно. Возможно также, что и на воле крыша у Ихтиандра уже была набекрень. На второй или третий день после моего вселения в камеру 32, Аслан сообщил мне (Ихтиандра не было, его вызвали к адвокату), что наш сокамерник по всей вероятности – стукач. К такому выводу пришёл Аслан вместе с моим подельником Сергеем Аксёновым ещё летом, когда Аксёнов сидел в камере 32. Ихтиандр подозрительно интересуется деталями чужих дел. Его интересует, «ну что сказал адвокат», когда я возвращаюсь со свидания с адвокатом, что мне пишут в письмах, короче он ведёт себя как классическая сука, выдавая себя за общительного болтуна. И даже имеет наглость обижаться на то, что я неизменно отказываю в удовлетворении его любопытства. История его перевода из Бутырки в Лефортово (а он как и Лёха переведён сюда из Бутырки, и как и Лёха ностальгически вспоминает Бутырку как рай) также маловразумительна, как и история перевода оттуда Лёхи. Согласно Ихтиандру его уже судили за мошенничество и приговорили к шести годам лишения свободы. Он сидел себе спокойно, якобы, и ждал перевода в сортировочную тюрьму на Пресню. Вместо этого его перевели в Лефортово и якобы проводят его сейчас по делу о фальшивых авизо. Вероятнее всего всё это ложь. Куда более правдоподобной выглядит версия, что в самом Лефортово нелегко найти стукачей, здесь сидят очень серьёзные люди, потому ФСБ импортирует стукачей с Бутырок. Все «переведённые» из простых тюрем выглядят подозрительно. Но сокамерников не выберешь, потому я кладу полотенце на глаза, пусть плещется Ихтиандр, кто бы он ни был, сука и маньяк, или просто маньяк. Боевик Аслан смотрит приглушённый мой телевизор, сериал «Крот»…Занудные голоса гундосят о преступлениях, но с такими голосами и преступления тоже занудные, выдуманные советским недоделком-режиссёром. Аслан сидит на корточках перед телевизором. Я обращаюсь к Бродскому, завожу беседу. Последнее время я всё больше общаюсь с мёртвыми.

Я: Ты остался позади, Иосиф. Я тебя уделал в нашем соревновании. Тюрьма меня возвеличивает. Даже страшно. Здесь я омываюсь водами вечности, здесь я превращаюсь в бронзу, начиная снизу, с ног. Верхняя часть тела, где сердце и голова, ещё живые, а внизу уже статуя самого себя начинается.

Бродский(мрачно): я всегда тебе говорил, что ты расчётливый тип. Всё рассчитал и проигрываешь свою жизнь как по нотам.

Я: Я не рассчитывал свою жизнь. Я её пророчески предвидел. Вот, из «Истории его слуги» строки, попытаюсь вспомнить: «Если ты хочешь написать книги, основать партию или религию, скорей, скорей поторопись. Всё должно быть закончено до 2000-2005 года, до превращения в ничто, до возвращения из солнечных каникул в вечность». Это написано в 1980 году. За 21 год, прошедшие с тех пор я основал газету, партию. Правда, ещё не основал религию, но у меня остаются четыре года. Где, как не в казематах тюрьмы 18 века основывать религию.

Бродский(так же мрачно): Скажи спасибо ГэБэ. Они сделались ещё тупее, чем в моё время.

Я: У нас с тобой общее время. Просто ты почувствовал, что стал ненужен и ушёл. Ты мог ещё тянуть. Но твои неспешные философские мудрые стихи никому стали не нужны в лихорадочную эпоху войн и сказочного обогащения. Ты знал это. Признайся, что ушёл по собственному желанию. Тебе ли, Иосиф, таиться от меня. Мы ведь с тобой друг друга без слов понимали, сознайся. Взглядами. Молчаниями оперировали.

Бродский (грустно смеётся): Отстань от мёртвого, Эдик!

Я: Меня тоже трудно назвать живым. Я уже полубронзовый снизу.

Бродский: Не заебало тебя ещё всё это?

Я: У меня долг перед ребятами. Перед партией. Хочу снабдить их всем необходимым для Победы.

Бродский: Героя хочешь доиграть?

Я: Хочу забраться как можно выше. Учить хочу. Есть чему учить. Собрал за свою жизнь некоторое увесистое количество правд, истин и мудростей. Хочу в последнюю треть жизни научить этим правдам, истинам и мудростями пацанов. А что, есть куда спешить, у вас там что, крайне интересно?