В подполье Бухенвальда

— Ишь ты, какой Геркулес. А ты давно себя в зеркале видел? Тоже мне, здоров. Делай, как тебе говорят, и помалкивай.

— Но там лагершутцы[20] не пропустят.

— Пропустят. Предъявишь вот это, — и передает мне картонный квадратик со штампом и какой-то надписью.

— Это шонунг. Освобождение от работы. Вроде нашего бюллетеня. Только соцстрахом не оплачивается.

— Слушай, а что с Иваном?

— Говорят тебе, что все в порядке с твоим Иваном. Ты о себе сейчас думай. С тобой хуже, чем с Иваном. Знают тебя слишком многие.

— А в чем дело?

— Ни в чем. В ревире зайдешь в вексельбад, это накожное отделение, найдешь там человека с очень толстыми очками, его зовут Генрих, и скажешь, что тебя прислал я. Он знает, что нужно делать.

— Да, но я не знаю, кто ты?

— Скажешь, что прислал Николай Кюнг. А теперь иди. Отдыхай.

И я ушел, раздумывая над таинственностью этих разговоров и зажимая в кулаке кусочек картона.

Только ночью, пытаясь согреться под тонким одеялом, я вспомнил, где я слышал этот голос. Это он ночами вел чудесные повествования. Так вот ты какой, чудесный рассказчик Николай Кюнг. Но кто ты, человек со странной фамилией?

Третий день лежу в палате для тяжелобольных. В горячечном бреду мечутся люди разных национальностей, вскакивают, что-то кричат, каждый на своем языке.

Несколько раз в течение ночи принимается хохотать пожилой француз. В Бухенвальд он попал за то, что ударил стулом немецкого унтера в то время, когда тот насиловал его несовершеннолетнюю дочь. Состоятельные родственники сумели купить ему жизнь, но от Бухенвальда спасти не смогли. Эти подробности, как и многое другое, я узнал от молодого русского санитара Николая. Он иногда подкармливал меня. То принесет кусок хлеба, то несколько картофелин, то миску баланды. Он же сообщил мне о моей смерти.

— Запомни, что сегодня ночью хефтлинг № 26662, называвшийся Валентином Логуновым, умер от крупозного воспаления легких. И нечего таращить на меня глаза. Сказано умер — значит умер, — он постучал пальцем по дощечке, висящей на спинке кровати. — Пока есть время, изучай вот эту биографию. Теперь ты Андреев Григорий Федорович, 1914 года рождения, из города Житомира. Никогда там не бывал? Нет? Ну, это ничего. Твой номер 37714. Подробности узнаешь после. А сейчас спи. Спи, пока имеешь возможность. Вообще-то нам спать и зевать сейчас не полагается, — и, уже уходя, добавляет: — Если услышишь, что будут вызывать № 26662, делай вид, что это тебя не касается. Понял? Иначе и сам погибнешь, и людей погубишь. И каких людей! Смотри!

Предупреждение оказалось не лишним. На второй же день, перед утренним разводом по рабочим командам, в числе номеров, вызванных через репродукторы к смертному щиту № 3 оказались номера 26662 и 26666, то есть мой и Ивана.

Выходит, спасен! Кто-то неведомый отвел от меня уже занесенную руку смерти. Найду ли в себе силы и мужество быть достойным этих отважных людей, и в лагере смерти умеющих побеждать смерть? Найду ли в озлобленной душе своей достаточно места, чтобы вместить огромную любовь к людям и беспредельную благодарность? Кто ты, Гриша Андреев, своею смертью подаривший мне жизнь? Ненасытная пасть крематория вместе с твоим телом поглотила мое имя и мой смертный приговор.

В те дни, находясь на пороге жизни и смерти, я дал себе слово, что если останусь жив, то до конца дней своих буду бороться за нас обоих — за Валентина Логунова и Григория Андреева. И пусть люди, спасшие мою жизнь, будут судить, как я выполнил это обещание.

— Всех обреченных мы спасти, конечно, не можем, — тихо говорил мне Николай, когда на второй день я молча пожал ему руку, — но тех, на кого возлагаются надежды, кто представляет какую-то ценность для общего дела, пытаемся спасти. Это, конечно, огромный риск, и многие люди разных национальностей рискуют не только жизнью. В случае провала смерть — лучший исход. Гестаповцы умеют пытать, в этом ты на себе убедился. А здесь, у Мартина Зоммера, много способов, при помощи которых он может заставить говорить даже мертвых.

— Кто такой Мартин Зоммер?

— О, это знаменитая птичка. Даже среди эсэсовцев этого гауптшарфюрера зовут «садист в черных перчатках». Он заведует бункером — тюрьмой, что размещается в правом крыле брамы. Там под каждой камерой устроены бетонированные подвалы. Человека приковывают к стене или полу за растянутые руки и ноги и изощряются во всевозможных пытках. Зоммер — страшный человек. Его даже сами эсэсовцы боятся. Говорят, что он не может уснуть, если собственноручно не задушит или не замучает человека.

— Даже странно как-то. Там пытки, виселицы, смерть, а здесь лечат, ведут борьбу за жизнь человеческую, спасают. И там и здесь в основном немцы.