В подполье Бухенвальда

— Конечно, хитро. Не зря же у них за плечами такой опыт. Но и борцы подполья тоже имеют свой, годами накопленный опыт. В общем, кто кого перехитрит. В дальнейшем, при встречах, прежде всего нужно обусловить какую-то тему разговора, а потом говори, о чем хочешь. Так не поймают. Ну вот сейчас, кто может доказать, что мы говорили не о «Князе Игоре», если мы оба покажем одно и то же.

— Ясно, учтено на будущее!

— Сейчас скоро отбой. Слушай, что от тебя потребуется на первое время. На днях тебя переведут штубендинстом на блок № 44. Это самый большой и полностью русский блок. Там около 800 человек народу. На всех четырех флигелях поставишь по надежному человеку. Каждый из них подберет сам по 4—5 человек, а те в свою очередь создадут вокруг себя группы. Таким путем мы создадим сеть надежных людей. Учти как обязательное условие, чтобы тебя знали только старшие флигелей, а их — только старшие им подчиненных групп, и никто из старших — друг друга. Я знаю, что у тебя есть надежные люди.

— Есть и порядочно. Но многие живут по разным блокам и знают меня, конечно, не пять человек, а значительно больше.

— Как товарища и штубендинста тебя все могут знать, но, что указания они получают от тебя, должны знать только старшие флигелей. Иначе второй раз и тебя спасти не удастся, и можно завалить общее дело. Нужных тебе людей, возможно, удастся перевести на 44-й блок. А теперь — шире шаг, а то отбой нас захватит. А ведь правда хороший вечер?

— Замечательный! С самой Рязани такого не видел. Смотрите, Иван Иванович, звездочка! — Действительно, чуть повыше клубов дыма из трубы крематория, в прогалину между разорванными облаками, заглядывала далекая, такая чистая звезда, как бы удивляясь с своей недосягаемой высоты грязной, кровавой мерзости, творимой людьми.

— Да! С востока! Ну иди, Валентин, сейчас отбой, — и по снегу заскрипели удаляющиеся шаги подполковника.

Подходя к своему блоку, я неожиданно замечаю, что чуть слышно насвистываю. Это впервые за время плена. На память сама напрашивается музыка Бородина:

О дайте, дайте мне свободу!
Я свой позор сумею искупить.

— Нет, князь Игорь, не то. Мы искупим свой позор, сами добившись свободы.

БЛОК № 44

Весенний ветерок доносит запахи пробуждающейся земли, дурманит и тревожит людей. Даже под каменными стенами блоков, даже через трещины в асфальте аппель-плаца нежными побегами зелени пробивается весна. Весна 1944 года. Не прошло еще и трех месяцев, как я оказался на блоке № 44, а как все изменилось в моей судьбе!

Началось с того, что вскоре после разговора с подполковником Смирновым к нашему блоковому на 41-й блок пришел Николай Кюнг. Предварительно шепнув мне: «Не уходи. Будешь нужен», он скрылся в штубе и долго о чем-то разговаривал с Вальтером. Наш блоковый Вальтер в отличие от других блоковых даже для вида не орал на заключенных и, не зная ни одного русского слова, только доброжелательно улыбался, встречая русских.

Николай ушел, не сказав мне ни слова. Следом за ним из штубы вышел Вальтер, натягивая свой короткий суконный пиджак и обежав глазами сидящих за ужином арестантов, поманил меня пальцем.

— Иди за мной. Только подальше. На расстоянии, — и зашагал, не обращая на меня внимания.

В синеватом сумраке зимнего вечера, обходя лужи подтаявшего снега, шагал я по другой стороне узкой лагерной улицы, не теряя из вида его сутулую спину. «Куда он меня ведет? Зачем?» — тревожила мысль. Но вот он зашел на блок № 44, и все стало понятным. Ускорив шаги, застаю его ожидающим меня в коридоре нижнего этажа. Вместе с ним через флигель «А» идем в штубу блокового.

А еще через полчаса блоковый 44-го блока Альфред Бунцоль водил меня по всем четырем флигелям, знакомя с людьми и представляя как старшего штубендинста. Небольшого роста, делая неестественно строгим свое простое лицо для придания ему начальственного вида, он говорил, мешая русские слова с польскими:

— Слушать его, как меня. Он старший ваш товарищ. Плохого вам никогда не делал и не будет. Я ручаюсь!

Сотни пар глаз разглядывали меня в те минуты. Одни с настороженным любопытством, другие с улыбкой одобрения, некоторые с явной неприязнью или простым равнодушием.

На каждом флигеле я говорил несколько слов о том, что мы можем и должны жить дружно, что в соблюдении чистоты и порядка мы все одинаково заинтересованы, что надеюсь на помощь людей и сам сделаю все, чтобы в пределах возможностей облегчить их существование.

— Валентин, дружище! Здорово! — подходили некоторые из живущих здесь знакомых, и я с удовлетворением слышал, как отходя, они говорили другим что-либо вроде: «Это парень свой. С ним не пропадем».

В левом крыле второго этажа, во флигеле «С», Альфред сказал:

— Жить будешь здесь. За нижними я сам присмотрю. Приходи завтра утром.