В подполье Бухенвальда

— Кот всегда перепутает, «Москва» — это моя кличка. Была, — тут же поправляется он, тоже почему-то смущаясь. — Вот это вам, — и подвигает ко мне кусок курицы и кружку с какой-то жидкостью.

— Не нужно. Пусть уж это пока «они» едят, — и отодвигаю от себя угощение.

— Так это совсем не то… Это по-честному, — опять смущается человек с кличкой «Москва», а я уже не могу скрывать своей ненависти.

— Сукин ты сын! Так кто же дал тебе право поганить такое слово, как Москва?

— Да совсем не то, товарищ старший лейтенант, — машет руками «Москва», и чувствуется, что в волнении не находит нужных слов.

— Почему ты так меня называешь?

— Да я же знаю вас! Это вы меня не помните.

— То есть как знаешь?

— Как же, немного воевал под вашей командой, — и опять, вскочив, рапортует: — Бывший боец третьей пулеметной роты, третьего батальона, энского полка. Вас еще тогда, осенью сорок первого, от нас в разведку забрали. Это когда нашу пульроту по взводу придали к стрелковым ротам. Я тогда в девятую попал, к капитану Виннику. Помню даже, за что вам тогда ваш первый орден дали. Тогда под Городцом. Вместе со старшиной Егоровым.

— Путаешь ты что-то, брат, — отвечаю я и чувствую, что спазмы, сдавившие горло, делают неестественно глухим голос и выдают волнение.

— Спать идите, — с трудом выдавливаю из себя.

— Так вы возьмите! Это честное. У «них» украдено, — почти с мольбой просит «Москва». И нет в нем уже ничего блатного и наглого. Это же мой, родной боец, с которым вместе начинали войну. Может быть, с ним и кончать придется. Остальные четверо стоят серьезные, взволнованные странной встречей. Честные, хорошие лица.

Выпиваю из кружки обжигающую жидкость — разведенный каким-то сиропом спирт, машу рукой:

— Идите спать, — и не замечаю, как опытная рука карманного вора, может быть, первый раз в жизни не вытащила, а положила в чужой карман. Только раздеваясь, обнаруживаю в своем кармане завернутый в газету кусок курицы.

Если правильно мнение, что самые опытные воры — одесские воры, то «Москва» был опытным вором. Неудачно сложившаяся жизнь в семье у родителей, уход из дома, теплая компания, скитания по поездам, вокзалам и тюрьмам. Поймали и посадили его именно в Москве, отсюда и пошла его кличка «Москва».

Где-то в Кирове закончил он срок наказания и с увлечением взялся за вновь приобретенную специальность токаря. Война помешала новой, только что полюбившейся честной жизни. А под Новгородом в составе пополнения он влился в нашу роту и вместе с рязанскими пулеметчиками отбивал яростные атаки немецких танков.

Это он вместе с бойцами девятой роты под городом Луга прыгал из истребительных щелей на броню вражеских танков и обухом топора коверкал стволы их пулеметов и забрасывал бутылками с горючей смесью. Потом окружение, ранение, плен. Лагеря, этапы, тюремные вагоны, побои и наконец Бухенвальд. Старая специальность вора-показалась ему более выгодной в этой обстановке, а так как даже по воровской этике у заключенных воровать не полагалось, то он стал воровать на производстве, в рабочих командах.

На работу ему посчастливилось попасть в оптическую мастерскую, а природная хитрость помогла войти в доверие к немецким мастерам.

В мастерской на технические цели расходовалось много спирта, а «Москва» использовал это обстоятельство для своих целей. Ворованный спирт он умудрялся сбывать даже эсэсовским солдатам, выменивая на него продукты, и с присущим ему бескорыстием кормил около себя большую группу дружков, работавших в разных командах.

Все это он рассказал как-то ночью, зайдя ко мне в штубу.

— В общем, подумайте, товарищ старший лейтенант.

— Отставить старшего лейтенанта. Просто Валентин, и никаких «вы».

— Ну пусть Валентин. Так вот подумай и подскажи, что я должен делать. Не ждать же, пока загнешься!

— Подумаю и подскажу. А пока присмотрись к своим знакомым ребятам и сам реши, кто из них надежный, кто нет. Узнай их прошлое, чем они дышат, где работают сейчас и что могут организовать[23]. Кстати, спирт будешь сдавать человеку, с которым я тебя познакомлю. Не для пьянки, конечно. Для необходимости ревира.

— Есть това… В общем, ясно, — «Москва» вытягивается, стукает пятками и, довольный, уходит, шлепая по холодному полу босыми ногами.

И вот весна. За три месяца изменились люди 44-го блока. Подтянутые, сосредоточенные, незаметно группируются, вечерами ведут уединенные разговоры.