В подполье можно встретить только крыс…

Постепенно противостояние сторон в Симферополе принимало рутинную форму. Ни одна из сторон на решительные действия уже не шла. Хотя крымским татарам, естественно, и некуда было пока идти, они уже совершили действие, прибыв большой массой в Крым. Когда уполномоченные подсчитали осенью, то оказалось, что за лето в Крыму побывало свыше двенадцати тысяч семей: шестьдесят-семьдесят тысяч человек. Теперь задача состояла в том, чтобы закрепиться. Люди рыскали по Крыму, ища подходящие для покупки дома. Советское лицемерие сделало преградой для поселения в Крыму даже такое гуманистическое мероприятие, как установление санитарных норм жилой площади. Для Москвы эта норма (минимум) девять квадратных метров на человека, в других местах есть до одиннадцати. Для крымских татар установили 13,25. А крымско-татарские семьи многодетные. Не редкость пять-семь детей. Да к этому родители, а часто и дед с бабушкой. Вот тебе девять-одиннадцать человек. А это значит площадь сто двадцать — сто сорок шесть квадратных метров. Где ты такой дом найдешь? Обычно односемейные дома имеют площадь тридцать-пятьдесят квадратных метров. Редко — шестьдесят-семьдесят. В общем, на улице (в сквере), на вокзале, в аэропорту можно, а при санитарной норме меньше 13,25, хоть на одну сотую, нельзя. И вот мотаются бедные люди по Крыму в поисках невозможного. Они пытаются бороться с этим. Пишут. Время от времени устраивают демонстрации перед обкомом партии, перед облисполкомом. Их стараются не раздражать, но то и дело выхватывают двух-трех человек и дают по десять-пятнадцать суток за «хулиганство». Наконец власть начинает показывать зубы. В июле арестовали Баева Гомера, умного, спокойного, тактичного человека, прекрасного организатора, пользующегося всенародным уважением. Его арест всколыхнул крымско-татарскую общественность. Подняла свой голос и Москва. Но в целом — затишье. Чем-то оно должно разрядиться, но пока что я спокойно тружусь на базе. И больше, чем крымскими делами, тревожусь Чехословакией. Там прошла встреча в Чиерне-над-Тиссой. Было очень тревожно. Думал: «Неужели все же нападут?» Потом Братислава успокоила. После я больше всего ругал себя за это. Именно в Братиславском коммюнике почти прямо, с использованием советского лицемерия, сказано: «Нападем». А я этого не понял. Считал, что умею расшифровывать партийное двуличие, а оказывается, не смог. Наоборот, после Братиславы я решил, что вторжения не будет.

21 августа проснулся с чувством какой-то тревоги. До шести оставалось еще несколько минут. В это время мне обычно больше всего хочется еще поспать. А тут — ни в одном глазу. И внутренний голос гонит из постели. Но вот заговорило радио, и я сразу понял: «Вторжение!» Как пружиной подброшенный выскочил из кровати. Что делать? Надо же что-то делать! Как назло, ни одной стоящей мысли. Иду на работу. Там встречаю опечаленные, растерянные лица собригадников: «Это плохо, Петр Григорьевич?»

— Да, ребята, очень плохо!

Люди постарше, пережившие войну, спрашивают: «Это война?» В городе вообще настроение подавленное, угнетенное. Среди курортников растерянность: оставаться или уезжать? И крымских татар, как назло, нет. И вдруг где-то в середине дня — Решат Джемилев. Обсудили ситуацию. Надо ехать в Москву. Решат готов к этому. Сажусь за письмо. Адресую Павлу Литвинову, Ларисе Богораз, Петру Якиру, Алексею Костерину. В письме даю свою оценку событиям. Прилагаю проект текста. Пишу его в очень энергичных выражениях, а в тексте письма говорю по этому поводу: «Не надо бояться сильных выражений. Бывают моменты в истории, когда надо идти на все, до смертной казни включительно, чтобы привлечь внимание общественности. Я предлагаю энергичное обращение, в котором ставятся все точки над «і». Если у вас есть какое-то другое предложение, я готов присоединиться к нему. Если сделаете совсем иное заявление, мою подпись ставьте. Если хотите предпринять какое-то действие, в котором нужно физическое участие, пришлите телеграмму в одно слово: “Выезжай!”».