В подполье можно встретить только крыс…

И когда все убедились, что в сооружении подпор сверх отличного, я сказал, обращаясь к членам комиссии:

— А теперь немедленно уезжайте из района боевых сооружений. Никаких проверок я с вами больше не произвожу ввиду вашей полной неквалифицированности.

Гонор с майора как рукой сняло. Потом он понял, в какую опасную. ситуацию попал, и пришел в полное отчаяние. Он упал перед Вишне-ревским на колени, моля его как-то замять дело. Вишнеревский позвал меня для совета. Но что я мог посоветовать? Врать? Пойти на предложение майора: он напишет новый акт, в котором даст отличную оценку всему УРу? А как же быть с арестами в Мозыре? Не сообщать туда о неквалифицированности комиссии? Пусть те, кого посадили, сидят? А как быть с Кириловым, который уже, конечно, знает от Черняева о том, что произошло на 25-й точке? Я видел только один выход. Вишнерев-скому написать начхиму войск армии, что он отстранил комиссию от проверки, установив ее полную неквалифицированность. А майору посоветовать по приезде в Москву покаяться в том, что поехал проверять, не подготовившись и по незнанию дела натворил ошибок.

Не знаю, так ли поступил майор. Если даже и так, то это ему не помогло. Он и два члена его комиссии по возвращении были арестованы, и дальнейшая их судьба мне неизвестна.

Вскоре после этого пришла телеграмма прямо из Главного управления кадров: «Григоренко и Иванчихина (командира танкового батальона УРа) командировать в Академию Генерального штаба для держания испытаний». Вишнеревский, который после конфликта с московской комиссией особенно уверовал в меня, страшно расстроился. Объявив мне телеграмму, он впервые обратился ко мне по имени и отчеству:

— Петр Григорьевич! А может, вы бы согласились еще хоть годик послужить со мной?

— Безусловно. Мне очень нравятся моя должность, моя работа, отношения с руководством и вся обстановка. И больше того, я считаю, для дела плохо, когда лишают человека возможности хорошо освоиться на должности.

Вишнеревский послал телеграмму в Главное управление кадров с убедительной просьбой оставить меня хотя бы на год в связи со сложностью обстановки в УРе.

Вместо ответа пришла телеграмма командующего войсками округа: «Вишнеревскому. Вы лично отвечаете за своевременное прибытие Григоренко в Академию Генерального штаба для держания испытаний. Надеюсь, вы понимаете, что отбор достойных кандидатов в эту академию есть важное государственное задание».

Сейчас, вспоминая эту переписку, я иногда задаю себе вопрос: как бы пошла моя жизнь, если бы тогда ГУК удовлетворил просьбу Вишнеревского? Пошла ли бы она по пути Петрова, который занял мое место? Он, человек довольно бесталанный, выпущенный из Военно-инженерной академии одновременно со мной, менее чем за три года совершил бурный служебный взлет. Вскоре после его вступления в должность на УР был посажен стрелковый корпус. Будучи начинжем УРа он одновременно стал и корпусным инженером.

Прошло немного времени, и на Минский УР села армия. Петров теперь начинж армии и УРа. Но и это оказался не предел. Аресты так быстро расчищали дорогу уцелевшим, что вскоре он был назначен начинжем Белорусского особого военного округа, а затем и начинжем вооруженных сил СССР. Однако здесь долго не удержался. Жизненный поток унес его куда-то в неведомом мне направлении.

Проделал ли бы я этот путь или же разделил долю всего бывшего при мне руководства УРа? Ответа на этот вопрос нет. Провидению угодно было направить меня по третьему пути. Получая напутствия при отъезде в Академию Генштаба, я не предполагал даже, что большинству провожавших уже отмерены часы жизни или предстоит тяжелый страдный путь. Об их судьбе я узнал только осенью 1938 года.

В сентябре 1938 года я приехал в санаторий имени Ворошилова в Сочи. Купальный сезон был еще в полном разгаре. Я помногу бывал на пляже. И вот однажды слышу: «Приятного отдыха Петр Григорьевич!» Я этот голос узнал бы среди тысяч. Еще не видя маски мертвеца, я уже знал — Кирилов. Несколько дней он был почти непрерывным моим спутником. И все время рассказывал о той большой работе, которую провел его отдел по очистке укрепрайона от врагов народа. Он по нескольку раз возвращался к одним и тем же лицам. Идем или лежим на пляже молча. И вдруг: «А знаешь, Кулаков был в головке центра восстания в Минске. Военный руководитель этого центра. Вот так и узнай человека. Ты ведь тоже о нем высокого мнения был. Долго не сознавался, но заставили. Расстрелян».

Или: «А Вишнеревский. Матерый вражина. В Красную Армию в 18-м пошел по заданию «Союза спасения Родины». И все время был связан с белоэмиграцией и с иностранной разведкой. В польской армии у него чин полного генерала».

Или: «А этого майора из Москвы помнишь? Как Вишнеревский с ним «воевал». А оказалось, они выполняли одно и то же задание: подорвать веру гарнизонов в свои огневые сооружения, чтобы гарнизоны боялись находиться в них. Вишнеревского тоже расстреляли».