В погоне за искусством

После стеклянных галерей-парилок пришла пора спуститься под землю. Путь в подземные владения Кифера пролегал через огромный холл – больший, чем любой зал в галерее Тейт или Королевской Академии художеств, – и весь увешанный гигантскими полотнами хозяина. Кифер всегда работает с эпическими темами. На его картинах часто изображены пейзажи, одновременно современные и древние, покрытые руинами, которые могут быть результатом и войны, и разрушительного воздействия времени: обломки мощных сооружений, напоминающих пирамиды или зиккураты, залы, достойные героев Вагнера, и мрачные склепы, напоминающие об архитектуре Третьего рейха. К этим картинам может быть прикреплена болтающаяся свинцовая модель аэроплана или военного корабля, или из них могут торчать металлические колосья или подсолнухи. Создается впечатление чего-то современного и одновременно напоминающего останки какой-то погибшей цивилизации. Что мне нравится в Кифере, так это то, как он любит выставить напоказ побольше масляной краски; он накладывает ее так густо, что на его выставках ею отчаянно пахнет. Чтобы его картины просохли, нужен наверняка не один год.

Несмотря на то что Кифер работает в разных областях искусства, по сути он художник.

– Фотография, – настаивал он в беседе, – это только мгновение, когда открылась створка, а картина показывает не только мгновение: она показывает историю. Она живая. Она меняется, и у нее есть глубина.

Картины у него сдержанны по цвету, краски словно покрыты дымкой.

– Я люблю прятать краски; если вы подойдете близко к моей картине, то увидите все эти красные, фиолетовые и зеленые тона. Но я люблю, чтобы они скрывались под серым, и предпочитаю туманные пейзажи, потому что в них больше загадочности, они окутаны тайной.

Он восхищается немецким пейзажистом-романтиком Каспаром Давидом Фридрихом:

– О, это мастер тумана!

Киферу нравится, когда вещества переходят из одного состояния в другое.

Несколько лет назад у него была выставка в Париже, и ему пришло в голову построить для нее высокую башню с устройством для плавки свинца на самом верху, чтобы жидкий металл капал оттуда на землю и достигал ее в промежуточном состоянии, еще не вполне отвердев. К сожалению, тогда ему помешали, как он выразился, «бюрократические препоны», но в Барьяке он осуществил свой замысел.

* * *

Из этой громадной картинной галереи мы прошли в странное прохладное место: отчасти зал суда, отчасти тюремный двор, отчасти амфитеатр, чьи ярусы были сложены из таких же бетонных ящиков, как и башни. Конструкция воспринималась как памятник некой исчезнувшей и, возможно, враждебной нам культуры.

Оттуда мы отправились в подземный мир Кифера: систему туннелей, которую он выстроил сам, без всяких инженеров с их советами и распоряжениями, как он торжествующе заявил. Я подозреваю, что без нашей проводницы мы бы заблудились в этом лабиринте. Тут тоже хранились удивительные, но вызывающие некоторую тревогу экспонаты. Один из подземных залов напоминал древнеегипетский Карнакский храм: его грубо отесанные колонны были очищенными от глины опорами галереи, расположенной над ним. Мы долго плутали по проходам, изредка замечая лучи дневного света у себя над головой и минуя другие чудеса: то комнату, со всех сторон выложенную свинцом, то стену из гладкого желтого ароматного пчелиного воска – творение Вольфганга Лёба, пока наконец не вынырнули на поверхность в одном из множества павильонов площадью с поле для сквоша. Кифер называет их просто «домами», он выстроил их вдоль подъездной аллеи к Ла Рибот.

Тут к нам неожиданно присоединился сам мэтр. Настоящий шестидесятидевятилетний Кифер был энергичным, приветливым и совсем не похожим на свои работы, нагруженные историческими аллюзиями, интеллектуальными сложностями и отсылающие к ужасам нацизма. Он был загорелым, седеющим, несколько не таким, как все, и, казалось, он не относится ни к себе, ни к своей работе слишком серьезно. Когда мы беседовали, он заметил, что Ван Гог, еще один художник, который переехал на юг Франции и тоже был помешан на подсолнухах, создал свои величайшие произведения в последние два с половиной года жизни.

– И за это время он успел немало! Поэтому мне еще есть на что надеяться! – И он раскатисто рассмеялся.

Осмотрев еще несколько заполненных произведениями искусства «домов» в сопровождении Кифера, который признался, что только что решил построить еще один, мы вернулись в центральный дом, чтобы выпить чаю. Кифер родом из Шварцвальда, и оказалось, что один из его кузенов прислал вкуснейший Schokoladenkuchen – шоколадный торт к чаю. Его поставили на стол в комнате, которая когда-то служила Киферу библиотекой.

Это были веселые посиделки, но с метафизическим оттенком. Как и следовало ожидать в обществе Кифера, разговор переключился с шоколадного торта на средневековую схоластику и религию.

Кифер заметил, что «трудно было найти более католическое место, чем его родной край». Мальчиком он прислуживал в алтаре, и – продолжил он: