В погоне за искусством

На картине Густая зелень, покрывающая весенние горы (1449), приписываемой художнику по имени Дай Цзинь, пейзаж утопает в клубящемся тумане, который, видимо, поднимается снизу, из долины. Ученый человек, опирающийся на палку, и его слуга идут мимо искривленных сосен. Художнику удалось точно передать, как сосны растут, как остры их иголки и бугриста кора. Две маленькие фигурки, наверное, направляются выше, к другим горным склонам; нам вечером тоже предстояло устремиться вверх – лететь на самолете в Хуаншань.

По-китайски «совершить паломничество» – это, в буквальном переводе, «отдать дань уважения горам». Я узнал, что один правитель V века до нашей эры прославился тем, что каждые пять лет посещал четыре вершины на границах своего царства и на каждой совершал жертвоприношение. Как считают китайцы, всё стремится к слиянию, совсем как клубы тумана в горах. Почитание высот в ранних верованиях незаметно перешло в такое же отношение к ним в даосизме и до сих пор сохраняется в китайской версии буддизма.

Хорошим объяснением, почему горы так почитают, может быть особенное духовное чувство, которое испытываешь на высоте, ведь, в конце концов, горы чтут не только на Дальнем Востоке. Моисей взошел на гору Синай, чтобы высечь Скрижали Завета. В эпоху романтизма европейцы поднимались на вершины Альп и чувствовали, что они ближе к Богу. Древние китайцы верили, что некие мудрецы, почти бессмертные, обитают в священных горах, доживая до фантастического возраста – до восьмисот – благодаря своей близости к небу.

Древние китайцы также полагали, что на высотах можно наблюдать постоянное становление мира (ровно так же, как в меньшем масштабе его можно проследить в изменениях травинки или листа бамбука). Современник художника XII века Ли Гунняня, рассуждая о его пейзаже, сказал, что в горах можно видеть, «как формы предметов появляются и исчезают в огромной пустоте». Это процесс бесконечного перетекания, взаимодействия противоположностей. По китайским представлениям, начало процессу дает связь инь и ян, то есть темного и светлого, положительного и отрицательного, женского и мужского, пассивного и активного.

Но это силы взаимодополняющие, а не противоборствующие, в отличие от ближневосточного манихейского – и христианского тоже – взглядов на мир. Синолог Рольф Штайн перевел названия этих сил как «затененная сторона (горы)» и «солнечная сторона (горы)». Они необходимы друг другу: без теневой стороны нет солнечной, и наоборот. Их единство и диалог создают бесконечный поток: мир, в котором человек всё время приспосабливается к новым обстоятельствам – в точности как зритель китайских картин.

ХРАМ СЯНЬТУН

И ГОРА УТАЙШАНЬ

Китай

За год до поездки в Китай я говорил с Анри Картье-Брессоном, который подчеркивал, что главное – это интуиция; этой идее он отчасти обязан книге Дзен и искусство стрельбы из лука. «Интуиция требует чувствительности, чувствительность подразумевает чувственность, – говорил Картье-Брессон. – Это всерьез ставит под вопрос нашу западную концепцию цивилизации и мира в целом».

ДАЙ ЦЗИНЬ

ГУСТАЯ ЗЕЛЕНЬ, ПОКРЫВАЮЩАЯ ВЕСЕННИЕ ГОРЫ

1449

Много лет спустя после моей поездки Дэвид Хокни рассказал о собственном путешествии в Китай, в начале восьмидесятых годов, то есть уже лет двадцать назад; во время этого путешествия он открыл для себя особенности китайского восприятия и изображения пространства. Хокни пришел к выводу, что китайская передача пространства в корне отлична от европейской, сложившейся в эпоху Возрождения, – с линейной перспективой, которая автоматически закрепляет зрителя в одной точке относительно окружающего мира. По китайской картине взгляд, напротив, может свободно гулять, как странник по горам, обозревая мир на свитке до нескольких метров длиной. Хокни доказывал, что не существует единственно правильного метода изображения трехмерного пространства, но что у китайского подхода есть много преимуществ. Зритель пытается найти свой путь, как мы это делаем в реальном мире, в постоянно изменяющемся окружении, руководствуясь пятью чувствами и интуицией.

* * *

Посетив Шанхайский музей, мы хорошо поужинали, потом нас посадили в автобус и повезли в аэропорт. По дороге одному молодому и крепкому французскому критику стало так плохо – вероятно, от еды с вращающегося подноса, – что, когда мы прибыли на место, пришлось вызвать бригаду парамедиков. Он немного полежал на каталке, пока ему делали уколы, потом его чуть ли не на руках втащили в наш самолет. Мы добрались до отеля у подножия хребта Хуаншань только к поздней ночи, а уже на следующее утро поехали на фуникулере еще выше.

Когда мы начали заселяться в отель у вершины, выяснилось, что наш багаж случайно забыли внизу. Правда, я был исключением, потому что невротически отказался расстаться со своим чемоданом, и в результате оказался единственным, у кого имелись умывальные принадлежности и смена одежды.