В погоне за махаоном

Надо ли говорить, что с того вечера друзья стали гулять вместе. Не под руку, впрочем, но они шагают теперь рядом, и по-прежнему немногословны. Не из-за отсутствия тем для бесед, а от того, что понимают друг друга без слов.

Котёнку, что едва не поплатился за своё любопытство, устремившись к поманившему его паруснику14, на вид было месяца три, не больше, а собаке, которая не дала случиться непоправимому — чуть больше двух лет, и она с раннего детства боится грохота поездов, но махнула хвостом на свой страх, не истратив на раздумья ни мгновения чужой жизни.

Как в жизни

— Гляди-ка, камни дорожки исписали улитки перламутровыми мелками. И линии все неровные, неловкие, то шире, то тоньше. Ну, это ничего, к школе набьют руку, научатся, как мы, бывало, — и буквы чтоб ровные, и чертить в тетради поля прямо так, без линейки. А кто и окружность рисовал без козьей ножки!

— Это что ещё за ножка?

— Циркуль такой был, для школьников, надевался на карандаш или ручку. Упрёшься в листочек иголочкой, что у него на ножке и крути, сколь надо. Бывало, такими окружностями всю тетрадку изрисовывали — загляденье. Ну и раскрашивали после, красиво выходило.

— Какие глупости…

— У каждого поколения они свои, как и у всякого — свой дар.

— И много было у вас даровитых?

— В классе-то? Хватало. Один в уме перемножал четырёхзначные числа, другой, улыбаясь лёгкости, с которой умел распутывать переплетения вычислений, исписывал листок черновика четырежды, а после, если хватало урока, ещё и пару раз наискось.

— Как это? Так не бывает. Не получится!

— Отчего же! Сперва сверху вниз, потом перевернёт листок и опять сверху вниз, по написанному, и с левого боку, и с правого…

— Да там же после ничего было не разобрать!

— Кому как. Ему понятно, а в тетрадке начисто у него уж давно всё написано. Талант!

Покуда дождь отбивал чечётку босыми пятками по мокрой траве, как каблуками по паркету, я вспомнил ещё и про то, как случалось, на переменке, — стукнет кто дробно по полу, раз, да ещё раз, а ему в ответ с другого конца — таким же боем. И топают уж после навстречу друг другу: руки в пояс, влажные чубы лапшинками прилипли ко лбу, русые хохолки топорщатся на затылке, словно гребешки молодых петушков, и пыль из половиц с застрявшей меж ними краской скачет кверху.

Ребята тогда бросали свои дела, расступались, теснясь к стенам, глядели — кто кого перетопает, а там подтягивались и учителя, стояли, зажав подмышкой указку с классным журналом и улыбались… Здорово было!

— Как в кино…

— Как в жизни!..

Никого, дороже тебя…

В детстве у меня было довольно много игрушек. Не так, чтобы очень, но мне хватало. Среди них были и очень любимые, и не совсем. Какие-то из игрушек занимали меня дольше и лучше запомнились от того, некоторые затерялись в складках воспоминаний, хотя наверняка приняли какое-то участие в том, чтобы я вырос не совершенным недотёпой.

Помню вкусный запах мозаики с разноцветными гвоздиками о шести гранях из которой, что не составляй, выходили одни сплошные ромашки. И не только такие, с белыми лепестками и солнышком посередине, но и дикие, яростные, нелепые, красноглазые, глядя на которые хотелось поскорее очистить круглую доску до дырочек и начать всё заново.

Очень неплох был конструктор. Из крупных его алых и голубых пластмассовых кирпичей я возводил длинные, в полкомнаты сооружения, из-за чего домашним приходилось переступать через них. В идеале мне хотелось, я это очень хорошо помню, выстроить высокую стену, дабы отгородиться от взрослых и заполучить таким манером собственный уголок. Мы с родителями жили в единственной комнате коммунальной квартиры, и невозможность уединиться превращала наш быт в противостояние. Мать пыталась раскроить меня по своему лекалу, воспитать идеального послушного ребёнка, а я отчаянно сопротивлялся, и львиную долю забав разыгрывал лишь в воображении, исключительно для их неприкосновенности. Невысказанными, они были в большей безопасности.

Среди прочих игрушек, мне особенно нравился небольшой пластмассовый грузовичок с откидывающимся всамделишным кузовом, кабиной и рулём между двумя сидениями — одно для водителя, другое для пассажира. Мне доставляло большое удовольствие разбирать и собирать его. У грузовичка так вкусно защёлкивались детали, такой он был ладный, приятный и на цвет, и наощупь. Грузовичок хотелось возить с собой на верёвочке, для этого у него из-под бампера, который, кстати, тоже можно было и отсоединить, и прикрепить обратно, выглядывала небольшая петелька. К сожалению, расстояние между колёсами грузовичка было невелико, и то, что придавало ему столь щёгольский, уютный, в высшей степени опрятный вид, одновременно мешало поспевать за мной. Даже если я шёл не торопясь, по асфальту, а не по песку, грузовичок спотыкался и переворачивался набок, отставив в сторону кузов. Приходилось часто переворачивать его, ставить на колёса, да это было уж никуда не годным делом, неинтересно, посему грузовичок чаще всего простаивал у кровати, в ожидании, покуда я вернусь с прогулки.