В погоне за махаоном

И пока ей думалось так, разгорячённый мечтами спутник вещал про то, как отыщут они новые красивые земли, вернуться на Родину, и позовут всех с собой.

— А наши, наша…. Как быть с нею? — Осмелев вдруг, спросила она.

— Что такое? — Рассердился он вечной глупости бабской. — Да что тебе надо-то от меня? — Не стыдясь нагрубил он.

— Я спрашиваю, что будет с нашей Родиной, если мы все её покинем? Кому достанется она? — Переспросила та, от которой менее других ожидалось твёрдости.

— Кому-нибудь… — Неуверенно и презрительно слегка ответил он, и тут же пожалел.

— Как хочешь. Иди один. Я возвращаюсь, пока меня не хватились.

— Ну, а если… — Злорадно захохотал он.

— Повинюсь, да и коли накажут — то за дело. А тебе — счастливого пути.

Он глядел ей вослед, а она не обернулась ни разу, только на полпути к дому вздрогнула, услыхав краткий удар, — то ёлха, что думала долго, упала, занозив колени. Ольха-то жива меньше человека, не то лягушки…

— Деда, это ты мне опять про лягух рассказал, про тех что мы давеча поймали в огороде?

— Про них. Лягунья с жёлтым брюшком и лягун, ей подстать. Девчушка-то с радостью в свой прудик вернулась, а тем глупцом и непоседой, что вырвался от меня, закусил уж.

— Жалко…

— Что поделать, малыш? Жизнь…

То таял день…

Который уж день, небо плело бесконечные жидкие косицы из тонких холодных и липких от того струй воды, заодно взбивая дворовую пыль на дворе в нежную скользкую кашицу с остывшей уже пенкой, причудливо отражающей облака, но неудобной для прогулок.

Через окошко мне было видно комаров. Галсируя косыми парусами крыльев, все они были одинаково неприятны и своим писклявым сопрано, и задиристым нравом. От нечего делать я присматривался к ним, и спустя некоторое время заметил, сколь различий в характере даже у насекомых.

Более расчётливые из комаров, так представлялось со стороны, на обывательский лад, медлили, примеривались, прежде чем взлететь. Впрочем, избежав ударов одних дождевых капель, как судьбы, они почти сразу попадались под хлыст других, и обрушивались серыми комочками со слипшимися крылышками куда-то вниз, за подоконник.

Те же, которые безрассудно кидались под дождь и казалось должны бы были быть повержены первыми, напротив, — добирались до укрытия невредимыми.

Наскучив комарами, я поискал, чем бы ещё себя развлечь, и разглядел божью коровку, которая бегала по краю цветочной клумбы, как по барьеру цирковой арены. Выпустив чёрный кружевной подол крыл из-под туго накрахмаленной оранжевой накидки с горохами в тон, она кокетливо, заметно едва, склонила головку набок и не обращая внимания по сторонам, ступала более степенно, нежели неторопливо.

— И как только не закружится голова! — Восхитился я вслух, и понял вдруг, сколь напрасно трачу драгоценные минуты собственной жизни, тогда как всякая букашка чем-то занята. Устыдившись, я не стал медлить, словно тот комар, а прихватив полотенце, вышел под дождь.

По дороге к реке и после, когда я уже несколько накупался, так что даже слегка озяб, я чувствовал, как по щекам стекают капли воды, но это были не слёзы. То день таял на лице.

Безмятежное

После ливня в ночи, разошедшегося не на шутку, округа пожинала богатый урожай жаб с лягушками всех окрасов и мастей. Там были и цвета серого в белых прожилках мрамора, и ярко-зелёные с тусклыми изумрудными каменьями, и простые, от земли, будто ровные ломтики рыжей или голубой глины с янтарной крошкой глаз. Взирая на уголок земли, раскрывший для них объятия, лягушата не отражали его очертаний, как нападение, но доверчиво внимали, льнули к нему наивно и безыскусно.

Небо, жемчужное в этот час, разглядывало их без особого любопытства, но пытливо, с той долей заботы, что надлежит испытать на себе всем новоприбывшим.

Не подозревая подвоха, заведомо сочтя всё и вся за благо, лягушата охотно давались в руки, не чурались немудрёных ласк и прикосновений, но в этом-то и заключалась злая шутка жизни. Беззащитность, очевидная хрупкость появившихся впервые или случившихся вновь, не была им охранной грамотой. Всё — на усмотрение, по милости, разумению или недомыслию.

И если люди были хотя иногда и неловки, но спросонья ещё добры, а алчность ужа умерила ночная прохлада, то цапля уже была готова распорядиться подать себе на завтрак «и тех, с прожилками, и вот тех вот, в зелёном, и несколько голубых, на ваш выбор, да поскорее»… И ведь не поставить ей того в вину…

Неведомо кем и как, с какого именно такта партитуры этого дня, но утро было сыграно безукоризненно, и полный гнева рассвет гнал цаплю прочь. Недовольная, надменная, она удалялась с неприятным гортанным криком, что едва поспевал за взмахом ея крыл.

А лягушата… Те любовались безмятежно листьями в серьгах росы, не ведая ни о чём.

Летняя сказочка