В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера

– Я думаю, зернышки в мозге образуются уже лет в 40–50 – возможно, у меня в голове это происходит прямо сию минуту! – и копятся десятилетиями. Но это не отравляет мозг, и бета-амилоид в основном сосредоточен внутри бляшек. А потом что-то происходит, и еще лет пять-десять в мозге распространяются, так сказать, субзернышки. Потом образуются клубки, симптомы наконец проявляются, и мозг и гиппокамп начинают уменьшаться.

Хенрик явно не из тех, кто мыслит стандартно. Чтобы посмотреть, насколько надежны данные спинномозговой жидкости для диагностики повреждений головного мозга, он заручился помощью игроков Шведской хоккейной лиги². Хоккей – шведский национальный спорт, и в Лиге состоят 288 профессиональных спортсменов из 12 команд. Каждый из них прекрасно осведомлен о риске сотрясения мозга и черепно-мозговых травм.

– Для них это серьезный повод для беспокойства, поскольку хоккей – не тот вид спорта, где надо уложить противника в нокаут: нужно забивать голы, а во всех командах случались тяжелые травмы и сотрясения, что, помимо всего прочего, влияет на счет.

За сезон 2012–2013 года сотрясение мозга было у 35 игроков. Иногда хоккеисты даже теряли сознание. Хенрик Зеттерберг взял анализы крови у игроков двух команд перед началом сезона, а затем через определенные промежутки времени после травмы, и обнаружил, что тау-белок, главный ингредиент клубков, повышается в крови в течение часа после сотрясения. Изменение уровня тау-белка позволило Зеттербергу определять, сколько дней должно пройти, прежде чем игрок будет готов вернуться на поле: чем выше уровень тау-белка, тем дольше придется восстанавливаться.

Зависимость болезни Альцгеймера от спортивных травм еще предстоит установить, однако давно известно, что бокс и американский футбол приводят к другим нейродегенеративным заболеваниям – к болезни Паркинсона и к хронической травматической энцефалопатии (синдрому, при котором также наблюдается деменция) соответственно. При этих видах спорта часто можно получить удары по голове, от которых она резко поворачивается, а это разрывает и скручивает аксоны. Подобным же образом действует сильный ветер на подвесной мост. Это серьезная проблема, и сегодня Зеттерберг сотрудничает с английским регбийным клубом «Сарацины» – разрабатывает датчики ударов, позволяющие зарегистрировать подобные воздействия, после чего игрок получает тревожный сигнал, говорящий, что надо сделать перерыв. Находки Зеттерберга красноречиво свидетельствуют, что даже те из нас, кто не занимается спортом, должны всеми силами избегать ударов по голове. Их последствия сказываются гораздо дольше, чем мы думаем.

Я не ожидал, что болезнь так долго воздействует на организм исподволь, совершенно незаметно, что у нее есть загадочный инкубационный период, о котором ученые только начинают догадываться. Мои представления о болезни, лишившей дедушку закатных лет жизни, и так уже преобразились до неузнаваемости, а визит в лабораторию Зеттерберга изменил картину еще сильнее.

Проходя по коридору, мы миновали огромное живописное полотно. На нем в ярких сине-оранжевых тонах было изображено, как из мозга в пробирку течет жидкость. Когда мы очутились в лаборатории, мне стало понятно, что подхлестнуло воображение художника. В зале стоял гул механики и электроники, по стенам стояли непонятные устройства размером с торговые автоматы, а по огромной сети из прозрачных трубочек текли разноцветные потоки жидкостей.

– Вот тут у нас два робота. – Зеттерберг показал на две механические руки, которые впрыскивали жидкость в крошечные пластиковые лунки. Я помню, как во время исследований проделывал это вручную, – мягко говоря, утомительно. Рядом стояла лаборантка и надзирала над деятельностью роботов. Она сказала мне, что роботы обрабатывают 200 образцов спинномозговой жидкости в неделю, и в половине проба на болезнь Альцгеймера (то есть на будущую болезнь Альцгеймера) оказывается положительной. Так что пока делать анализы людям не имеет особого смысла. Пока нет ни лечения, ни доказанных контрмер, связанных с образом жизни, незачем говорить людям, что у них высока вероятность когда-нибудь потом заболеть этой страшной болезнью. Но Зеттерберг считает, что в будущем все изменится.

– Вот почему я всерьез убежден, что мы готовы к появлению методов лечения, – заметил он. – В будущем, когда у нас появится действенная терапия, люди за 40–50 захотят знать свой прогноз. Пойдут к врачу и скажут: «У моего папы была болезнь Альцгеймера, я не хочу закончить свои дни так же. Пожалуйста, скажите, есть ли у меня биомаркеры, и если анализ будет положительный, назначьте лечение». Честное слово, мне кажется, что это реалистичная картина будущего.

Затем Зеттерберг познакомил меня с Джамилей – юной лаборанткой, в обязанности которой входит упорядочивание данных, полученных роботами. Каждое утро она прочесывает сотни результатов анализов, полученных от анонимных больных со всего мира.