В погоне за памятью. История борьбы с болезнью Альцгеймера

И вот однажды вечером, когда я вернулся в свой гостиничный номер, мне по скайпу позвонил отец. Как и другие мои родственники, он интересовался, не узнал ли я сегодня чего-то такого, что могло бы помочь Аббасу. Я ответил, что все исследования, о которых я слышал, экспериментальные и едва ли облегчили бы дедушкино состояние. И увидел разочарование на папином лице. Отец видел, как угасал Аббас, и, наверное, боялся, что его ждет такая же кончина. В последний год жизни у Аббаса стали особенно заметны перепады настроения, которые раньше не были ему свойственны: какие-то знаки из прошлого – знакомая мелодия, старая фотография – вызывали у него внезапные приступы радости, к нему возвращалась связность мышления, но все это сменялось длительными периодами замкнутости, когда его разум блуждал в лабиринте экзистенциальной тревоги и неизвестности.

Думаю, отец к этому времени был готов попробовать любой метод профилактики, и в глубине души мне было стыдно, словно я подвел его. На моей стороне были батальоны нейрофизиологов, а я ничего не мог предложить. С такой реальностью сталкиваются все ученые. Как бы мы ни старались, у всех передовых исследований есть одна общая черта, от которой впору прийти в ярость: они дают многообещающую наводку, которая зачастую внезапно оборачивается пшиком.

Но несмотря на это я сказал отцу, что есть пять направлений экспериментов, которые, возможно, позволяют заглянуть в ближайшее будущее. Нейрофизиологи копают везде, где только можно. Дедушка страдал не напрасно.

Глава четырнадцатая Регенерация

…Грезы же принадлежали мне одной; я ни с кем не делилась ими, они были моим прибежищем в минуты огорчений, моей главной радостью в часы досуга.

Мэри Шелли.

Франкенштейн (из предисловия)(пер. С. Антонова

)

Молодой человек посмотрел в микроскоп. Изображение сфокусировалось, в поле зрения показались клетки, он навел резкость. Он потратил десять лет на попытки провести этот эксперимент и уже терял терпение. Более того, деньги на исследования кончались, и репутация ученого пошатнулась. А вдруг его коллеги правы? Вдруг это фантазии? Ведь он собирался переписать законы природы. И ученый собрался с духом, приготовившись к очередной неудаче.

Однако его ожидал сюрприз. Он по-прежнему не знал, что перед ним, но что-то изменилось. И он отошел от микроскопа с одной всепоглощающей мыслью: «А вдруг это оно и есть?!»

Синъя Яманака – настоящий щеголь с мягкими манерами, острой интуицией и лукавым юмором. Он сын фабриканта, вырос в японском городе Осака в шестидесятые и все детство обожал заводные игрушки, а потом решил изучать медицину. Яманака занимался регби и дзюдо, много раз ломал кости, поэтому заинтересовался спортивными травмами и стал хирургом-ортопедом. Два года он проработал в резидентуре в Государственной больнице Осаки: вправлял вывихи, лечил переломы, восстанавливал порванные сухожилия. Но вскоре он понял, что его подлинная страсть совсем иная. В середине восьмидесятых биологи начали вводить в мышиные эмбрионы новые гены, чтобы создавать трансгенных мышей. Изучение этих мышей позволяло выяснить, как один-единственный ген влияет на развитие, а поскольку наш геном на 99 % совпадает с мышиным, на их примере можно изучать, как отдельные гены влияют на развитие человека. Яманаку это зачаровало. Будучи хирургом, он не мог смириться с тем, что на свете так много неизлечимых болезней. А оказалось, что в новооткрытом мире молекулярной генетики можно искоренять болезни, узнав, какие механизмы за ними скрываются. Яманака стал искать докторантуру, где его научили бы основам планирования и проведения экспериментов, и нашел такое место со специализацией по фармакологии в Осакском университете.

Потом Яманака еще три года учился в Америке, а когда вернулся, основал собственную мышиную колонию. Через полгода у него было 200 мышей, через год – 1000. Кормить и чистить питомцев ему приходилось самому, и времени для опытов почти не оставалось.

– И тогда я подумал: что я делаю – наукой занимаюсь или мышек развожу?!¹

Целью Яманаки было изучать генетику на основе стволовых клеток мышиных эмбрионов. Стволовые клетки лучше эмбрионов по двум причинам: во-первых, они быстро растут и делятся, обеспечивая неисчерпаемый источник образцов для исследования, во-вторых, они плюрипотентны, то есть в потенциале могут стать клеткой любого типа. Манипулируя с их генами, Яманака мог понять, какие гены необходимы для создания определенных типов клеток.

Однако его коллеги, работавшие на той же кафедре, не понимали, зачем это нужно.

– Коллеги часто говорили мне: «Синъя, вам, наверное, очень интересно изучать эти странные мышиные клетки, но, может быть, стоит заняться чем-то ближе к медицине?»

Яманака выбился из сил, впал в депрессию и подумывал вовсе уйти из науки. Но его спас счастливый случай.