Но есть и данные, которые показывают, что стволовые клетки даже не обязательно приживлять в нужное место. Вероятно, одно их присутствие способно обеспечить пораженным болезнью участкам мозга «нейротрофическую» поддержку и восстановить их. Это показал Фрэнк Ла Ферла из Калифорнийского университета в Ирвайне в 2009 году: он вводил стволовые клетки в мозг трансгенных альцгеймеровских мышей11
. Не проходило и месяца, как память у животных улучшалась. Нет, стволовые клетки не превращались в нейроны. И никак не влияли на бляшки и клубки. Они просто потихоньку вырабатывали белокТем не менее опасения Селины Рей разделяют многие ее коллеги. Шестого ноября 2014 года специалисты по биологии стволовых клеток со всего мира съехались в Дарем в Северной Каролине на конференцию «Регенеративная медицина как приближение к методу лечения болезни Альцгеймера». В центре дискуссии был вопрос, готовы ли стволовые клетки, и эмбриональные, и индуцированные, к клиническим испытаниям в качестве трансплантатов. Среди делегатов были сотрудники биотехнологических компаний и фармацевтических гигантов, а также именитые ученые. И у всех были смешанные чувства. Многие сильно сомневались в безопасности этих методов, не говоря уже об эффективности. Всего два месяца назад Масаё Такахаси, офтальмолог из японского города Кобе, была вынуждена отказаться делать имплантацию индуцированных стволовых клеток в правый глаз пациентки с макулодистрофией, поскольку Яманака нашел в ее культуре две потенциально канцерогенные мутации. Если бы врачи хотели улучшить больной зрение, а вызвали рак, это была бы катастрофа. Еще больше фундаментальных сомнений вызывала болезнь Альцгеймера как таковая. Например, до сих пор было непонятно, куда именно вводить клетки, сколько их нужно и с какой частотой делать трансплантацию. И повлияют ли они на бляшки и клубки? Этого не знал никто.
Но некоторые делегаты подчеркивали, что клинические испытания и научные исследования приносят обоюдную пользу, ведь без испытаний ученые могут десятилетиями размышлять над вопросами без ответа, и сомнений это не развеет. Поэтому началось обсуждение первой фазы клинических испытаний – первых робких шагов новой эры регенерации мозга.
Для Виктории все это, конечно, слишком поздно. Но она встретила новости с поразительной твердостью духа и непоколебимым альтруизмом.
– Я знаю, что будет… но ничего… не могу… поделать…
С моего первого визита прошло восемь месяцев, и Виктории явно стало хуже: она стала не такой оживленной, погрузилась в себя, ей было трудно выражать свои мысли словами.
– Поэтому я просто надеюсь… что найдут что-то… для других.
Мартин говорит, что память у нее рушится на глазах. Теперь она забывает, что делала только что. Время, даты, повседневные дела вроде прогулок и покупок – теперь все это ей непонятно. Как-то Мартин заметил, как Виктория выбрасывает в мусор столовые приборы, а потом увидел, как она в панике ищет мобильный телефон, который держит в руке. Мартин стал бастионом стойкости и терпения и приспосабливается к обстановке, плывет по течению, по его словам.
Однако я с изумлением узнал, что недавно Виктория вернулась к работе – при ее-то состоянии! Время от времени она навещает старую подругу Айрис, у которой тоже болезнь Альцгеймера. Виктория познакомилась с Айрис больше десяти лет назад, когда работала сиделкой. Она ухаживала за дочерью Айрис, у той был синдром Дауна, а теперь старается сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь Айрис – ей уже 91 год – прожить последние стадии процесса, на который обречена сама Виктория. Она сказала мне, что дома ей скучно, что ей нужно занять ум.
– Я всю жизнь ухаживаю за людьми, – гордо сказала она, – но… конечно… я понимаю, нельзя… нельзя ошибаться… и я…
Она умолкла, и Мартин заполнил пробелы. На самом деле все это было затеяно не столько для того, чтобы чем-то занять Викторию, сколько для того, чтобы у нее была компания, пока Мартин на работе. Интуиция подсказала ему верное решение: по данным исследования, активное общение избавляет от тревожности и подавленности при деменции.