В погоне за провокаторами

— Вот товарищи, какое положение! — добавил я, обращаясь ко всем присутствующим. — Мы с вами горячо сколько недель подряд рассуждаем о том, первый ли человек в революционном движении Азеф или это первый негодяй, и не можем убедить друг друга, кто из нас прав! Что касается меня, то я по-прежнему твердо убежден, что прав я: Азеф — провокатор!

Глава двадцать пятая

Поездка Аргунова в Петербург — Письмо Лопухина Столыпину об Азефе — Эсэры убедились, что Азеф — провокатор — Бегство Азефа — Натансон приходил «мириться»

Эсэры просили суд сделать перерыв в занятиях на некоторое время для дальнейшего расследования дела.

Затем они просили у суда разрешения послать специального человека, члена ЦК Аргунова[128], в Петербург собрать там материалы, обличающие Лопухина в двойной игре. Они сами без разрешения суда не могли это сделать. Суд согласился и, как это у нас было условлено, сообщил мне об этом. Я видел, что слово «Лопухин», помимо моей воли, будет выброшено на улицу, но помешать этому не мог…

Скоро из Петербурга Аргунов прислал поразившие эсэров известия. Они устраняли всякую мысль о какой-либо двойной игре Лопухина. Затем в Париж вернулся и сам Аргунов со сведениями, уличающими Азефа.

Когда Аргунов был еще в Петербурге, Лопухин написал известное свое письмо к Столыпину, где прямо называл Азефа агентом департамента полиции. Из своего письма Лопухин не делал секрета. Одновременно с тем, как его получил Столыпин, оно очутилось и в руках революционеров, а затем было напечатано за границей. Письмо Лопухина имело огромное политическое и общественное значение. Правительство Столыпина это поняло и скоро жестоко расправилось с Лопухиным.

Когда я в Париже узнал о письме Лопухина к Столыпину, я написал в Петербург в Публичную Библиотеку Браудо и просил его лично передать прилагаемое письмо «общему нашему знакомому, о ком мы с вами беседовали в Париже последний раз». Этим путем через Браудо я и раньше раз или два писал Лопухину.

Я горячо благодарил Лопухина за нашу беседу между Кельном и Берлином и просил его извинить меня, что мне пришлось упомянуть его имя на суде надо мной.

…Это мое письмо Лопухин сохранил и при аресте сам отдал обыскивающим его. Впоследствии оно читалось на его суде и целиком было опубликовано в русской печати.

…В декабре 1908 г. в Лондон по своим делам приехал Лопухин. Чернов, Савинков, Аргунов отправились на свидание к нему. Оттуда все вернулись вполне убежденными, что Азеф — провокатор.

Савинков пригласил меня к себе. Когда мы остались вдвоем, он закрыл за собой дверь и сказал мне:

— Вы правы во всем! Азеф — агент полиции. Мы знаем, что Вы переживали последние месяцы. Но в настоящее время каждый из нас готов пережить в десятки раз больше, чем переживали Вы, чтобы только не переживать того, что нам приходится переживать.

Эти слова Савинкова для меня были почти совершенно неожиданными. Я говорю «почти», потому что накануне этого дня из слов Фигнер, когда она приходила в редакцию «Былого», я мог догадаться, что у эсэров уже происходит какой-то перелом по отношению к Азефу. Тем не менее, я как громом, был поражен словами Савинкова. Я не мог говорить и только горячо обнял его, с кем последние месяцы я так страстно боролся из-за Азефа.

От имени эсэров Савинков просил меня еще несколько дней сохранять тайну, и я даже ближайшим своим друзьям не сказал ничего, что услышал от Савинкова.

Я было попросил Савинкова «отдать» мне Азефа. Он меня без дальнейших комментариев понял, но сказал:

— Нет, мы его никому не отдадим; он принадлежит нам.

Я тоже понял Савинкова, но не ожидал, что эсэры Азефа «упустят» или, как однажды выразился Лопатин, «отпустят».

Но вот на другой день ко мне пришел видный эсэр, еще ничего не знавший о полном изменении во взглядах своих шефов на дело Азефа. В это были посвящены только несколько членов ЦК эсэров и некоторые члены Боевой Организации. Часть боевиков, например, Белла[129], продолжали безусловно защищать Азефа и заявили Натансону, Чернову и Савинкову, что если они пальцем тронут Азефа, то они их всех перестреляют.

Этот пришедший ко мне эсэр принес мне гектографированную прокламацию (К читателям «Былого» и «Революционной Мысли»), развешенную в парижских столовках и распространенную по городу. В прокламации сообщалось, что в редакции «Былого» у Бурцева, «как постоянный сотрудник», работает Бакай. Его называли предателем и предостерегали против него.

Удар, конечно, был направлен не против Бакая, а против меня. Передавая прокламацию, эсэр дружески просил меня быть осторожным. На днях, по его словам, расправятся с Бакаем, но и мне придется отвечать за доверие к нему. Он говорил о своей любви ко мне, о моих революционных заслугах, и добавил:

— Вы сами виноваты! Вы превратились в орудие департамента полиции и разрушаете нашу партию. Мы будем бороться с Вами до конца!