Зима выдалась снежная и холодная. Трескучий мороз кусал за опрометчиво подставленные щеки, пальцы медленно коченели. Мир — светлый и радостный, умопомрачительно звонкий и яростный, свежий, юный и оттого прекрасный — вызывал не восторг, а тихую вялотекущую ненависть. Тянущиеся по обеим сторонам дороги полузасыпанные снегом домишки крошечной деревушки, в которой даже захудалого трактира не было, а люди проявляли совершенно изумительное равнодушие, не проходящее даже после посулов в пару медяков за обогрев и чай, — тоже. Как и то, что до ближайшего крупного поселка три километра по рыхлому свежевыпавшему снегу, белой пуховой шалью окутавшей тракт.
Внезапно раздавшееся чуть справа и позади звонкое «Пчхи!» заставило насторожиться. Оно и понятно: кроме меня на единственной улочке деревеньки совершенно никого не было!
Пройдя еще несколько шагов, я «подвернул» ногу, да так старательно, что чуть не вышло взаправду. Присел, заохал, запричитал — а сам стал осторожно косить глазами в нужную сторону.
Ко мне потянулась цепочка маленьких, будто детских, следов. Это еще что? Fae расшалились? Да нет, чепуха! Едва заметно сощурившись, я позволил глазам заглянуть за Грань. Хм… аура типично аэльвская.
Я едва удержался от того, чтобы не стукнуть себя по лбу. «Следы, будто детские!», тьфу! Не будто, а детские — от маленьких башмачков!
Мой любопытный гость в нерешительности замер, не дойдя пары шагов. Помялся минутку и деловито зашуршал свежим снегом.
Наугад выкинув руку, я ловко перехватил протянутую ко мне лапку. Раздался тоненький вскрик. Невидимость схлынула рокотливой волной, ударилась о снег и разлетелась во все стороны мириадами солнечных зайчиков-брызг, обнажив маленькое испуганное черноглазое создание, по бледности лица способное соперничать с запорошившим все снегом.
— А ну цыц! — грозно шикнул я, нахмурив брови. Мальчишка перестал голосить и замер, боясь даже лишний раз моргнуть. Редко сыплющийся с неба снежок смешно посеребрил его смоляные кудряшки: казалось, будто бы в них прокралась седина. — Ну и что это мы тут делаем?
Мальчишка зажмурился, побледнев еще больше — хотя, казалось, сильней уже некуда — но бесстрашно молчал.
— Кто научил тебя невидимости и неосязаемости? — сурово продолжил я.
— Сам, — тихонько буркнул он, но я жестко оборвал его, хорошенько тряхнув сжимаемую руку:
— Врешь!
— Дяденька, не вру! — заголосила малявка, вырываясь. — В книжках прочитал!
— В каких книжках? — мой голос угрожающе повысился.
— Я сирота! У ведуньи нашей жил, у нее и книжки были!